Новые русские

— Она мне доверена тобой для мечты. Я никогда не осмелюсь приблизиться к ней. Да, по правде говоря, мне не к чему. Обычные отношения с ней, как с женщиной, для меня оскорбительны. Утром я впервые почувствовал жизнь на ощупь. Впервые… Надо жить каждым мгновением, постоянным ощущением себя. Эта женщина растворена в моей жизни. Растворяться же в ее жизни я не собираюсь.

Артемию начинает нравиться этот неорганизованный, беспечный научный работник, готовый убить жену и наслаждаться призрачной дамой. Хорошо, когда из бесконечного потока сексуальных демонов и одалисок вдруг появляется бестелесный вестник забытых чувств. Клиенты Володина в основном делятся на две категории — одни с половыми отклонениями, другие — с ослабленной эрекцией. И те, и другие мечутся в клетках из собственных комплексов. Первым важно доверить свои секреты и в ответ получить утешение, мол, ничего противоестественного в совершаемом вами нету, многие великие позволяли себе нечто подобное. Вторым же свойственно желание лечиться, мучиться, глотать любые лекарства, даже гипс, лишь бы почувствовать собственную мужскую силу. На самом деле у всех у них проблема только с одним органом — с головой. Но она-то как раз редко является мужским органом. Чаще напоминает хвост у петуха. Кроме того, в отличие от большинства пациентов, Макс ни о чем не просит. Это всегда приятно.

— Как зовут вдову Ласкарата? — на всякий случай спрашивает понтифик.

Макс виновато улыбается: «Не знаю».

— Элеонора. Запомни. Хотя она действительно женщина не для тебя.

— Я понимаю, высший свет… — покорно соглашается Макс.

Артемий не удерживается от резкого сухого смеха. При этом его лоб, прикрытый челкой, пропадает под ней до самых бровей.

— Ха-ха-ха… Высший свет! До Ласкарата она лет десять работала официанткой в ресторане ВТО! Там высший свет не собирался… От ее элитности кислыми щами попахивает.

— Мы — все из народа, — словно оправдывается Макс.

— Да, да. НАЦИО КОМОДА ЭСТ! Так окрестил греков времен упадка Ювенал. Очень подходит к нам — НАЦИО КОМОДА ЭСТ, — это народ комиков. Хорошо, агнец мой, я подумаю о тебе. Ты не торопись, живи мгновениями. И помни, впереди — вечность. Нужно беречь душевные силы.

Артемий обнимает Макса за талию и провожает его до дверей. Тот задерживается:

— А как же с Верой, то есть с женой?

— Я не отговариваю. Остальное уже знаешь. Учись концентрировать волю.

Макс бросает последний взгляд на греческих философов. С каким удовольствием он поменялся бы местами с любым из этих мраморных истуканов.

Возле вешалки оказывается еще одна посетительница. За копной желтых крашеных волос не различить лица. Макс волнуется. Кто это? Женщина, словно в ответ, встряхивает головой, открывая волевой подбородок, ярко-красные губы и густо накрашенный синим глаз. «Нет! Не Элеонора», — с облегчением удостоверивается Макс. Берет из рук Фрины дубленку и с легким сердцем покидает лучший из домов.

В комнату, которую только что покинул Макс, заглядывает Туманов. Его обаятельная улыбка и полыхающий здоровьем взгляд из-под густых прямых бровей не позволяют Володину просить немного подождать в массажной.

— Я прекрасно отдохнул, Артемий, и полон сил для беседы с тобой.

Понтифик жестом показывает на диван. Матвей Евгеньевич заходит, осматривается.

— Прекрасно посещать дома, где ничего не меняется. Слушай, а Фрина у тебя девушка ой-ой-ой. Я прямо умираю под ее руками.

— Каждый раз после массажа сообщаешь мне об этом.

— Что же мне делать, если я каждый раз умираю. Потом, я ведь не прошу ее телефона.

Матвей Евгеньевич подходит к бюсту Перикла в яйцеобразном шлеме, дает ему легкий щелчок по носу.

— Говорят, у греков проблем с сексом не существовало? — Смеется. Запросто разваливается на диване, свесив набок аккуратное брюшко. — Послушай, Артемий, когда наконец я дождусь тебя в Майори? Мы будем неторопливо гулять по песчаному пляжу, кормить чаек. А в апреле перелетные лебеди будут плавать у наших ног…

— А жена? — насмешливо приводит главный аргумент Володин.

— Лиза? Ну… придется воздерживаться. Творческий человек, понятно, иначе жить не способен. Ну был бы я, к примеру, не женат. Никакого быта, постоянно присутствие посторонних, какие-то алчущие женщины, каждая норовит завладеть тобой. Нет, увольте. К тому же, чего греха таить, шестьдесят пять, понятно, не двадцать пять. Но поэтому я и умный. В Майори у меня дом, любящая, боготворящая жена, налаженный быт и тонкие моральные отношения. Окружен почетом и приличными знакомствами. Месяц-два такой жизни — и отрыв на гастроли. Города, аплодисменты, женщины, кутежи. Я снова молод, снова знаменитый музыкант. А в Майори я — печальный пожилой скрипач. Нет, мне с Лизой явно повезло. Она — моя тихая обитель. Не поверишь, я тут лет пять назад подцепил одну ерунду, так она даже и не поняла. Я ей таблетки в чай подмешивал. До сих пор во мне не сомневается.

— А ты? — Артемий в который раз слушает откровения Туманова и тем не менее изображает удивление на лице.