Новые страхи

– Я считаю, что вступил в своего рода связь. – Он положил руки по обе стороны телефона, и на столе под подушечками пальцев появились влажные пятна. – Возможно, помогло бы, если бы она была на линии. Я уверен, что попытка заставить ее заговорить точно помогла бы, – сказал он. – Я считаю, что мы слышим то, что она говорит сейчас.

Я бы предпочел не слышать доказательств, но твердо решил помочь, если смогу.

– Давай послушаем, Даниэль.

Влажные следы рук все еще оставались на столе, когда он выбрал последний звонок в списке, не имевший ни даты, ни имени абонента. Даниэль включил громкоговоритель, но голос Дороти все равно был едва слышен.

– Темно, потому что у меня нет глаз. Вот почему темнота так велика. Или она проедает себе дорогу, потому что состоит из червей. Они – все то, во что превращусь я…

Еле слышный голос умолк, и Даниэль влажным пальцем прикоснулся к экрану. Страхи Дороти превратили ее в пугливого ребенка, и это меня потрясло, но я постарался успокоить Даниэля:

– Это, должно быть, старый звонок, Даниэль. Печально, конечно, но это лишь один из страхов, от которого ты ее избавил своим присутствием в самом конце.

– Ты еще не все услышал. – Он поднял палец, и сердце у меня екнуло: я понял, что он лишь приостановил воспроизведение голосового сообщения. – Скажи мне, что услышишь, – попросил Даниэль.

– Это я. Это только я или тьма. Я не могу ее почувствовать, только темно. Как будто я сплю и вижу сон. Просто тьма и мое воображение. – В этом месте голос совсем было затих, но затем зазвучал громче. – Кто это? – воскликнула Дороти. Последовало влажное почмокивание, превратившееся в ответ:

– Я.

Даниэль стиснул телефон, как бы желая защитить его, хотя от чего он мог его защищать, я не мог себе представить.

– Ты слышал? Слышал другой голос?

– Я слышал Дороти, Даниэль. – Как бы отчетливо и пронзительно ни звучало последнее слово, оно явно выражало лишь нетерпение, и ничего больше. – Она сказала то же, что и прежде, – настаивал я. – Это не должно тебя огорчать, но она хотела сказать, что находится в одиночестве. И затем ты приехал и оставался с нею до конца.

– Хотел бы я в это поверить. – Хоть он и смотрел на меня, но, казалось, видел что-то гораздо менее дружелюбное, чем я.

Я бы мог поспорить, но ограничился словами:

– Давай обсудим это вечером. Мне надо подготовиться к встрече.

– Если не возражаешь, давай сегодняшнюю встречу отменим. Мне тоже надо подготовиться.

Я представил себе, как он сидит один у себя дома с телефоном в руке, ожидая очередного запоздавшего сообщения. Может быть, следовало настоять, чтобы он сегодня пришел в бар? Но я сказал:

– Тогда в следующий понедельник.

– В понедельник, – повторил он, как будто перспектива встречи через неделю была неуместна, если не невообразимо далека.

Я проводил его до выхода и пожелал ему всего хорошего. Мне показалось, он едва меня услышал.

После полудня деловые встречи и телефонные звонки продолжались без перерыва до конца рабочего дня. Джейн снова пришлось уехать по рабочим делам, вернуться она должна была только во вторник. Наш опустевший дом, казалось, показывал, каково будет в нем, когда один из нас останется в одиночестве. Я очень обрадовался, когда во время завтрака позвонила Джейн и сказала, что уже едет домой.

– И вот что можешь еще сказать Даниэлю, если захочешь, – сказала Джейн. – Я нашла случай, когда человек сделал семь звонков за час, но тот, кому он звонил, получал сообщения об этих звонках почти целую неделю.

Я подумал, что стоит передать это Даниэлю сразу же, и, попрощавшись с Джейн, позвонил ему. Его телефон не отвечал и даже отказывался принимать голосовые сообщения. Я считал, что в сообщениях его жены он неправильно толкует полную тишину как тьму настолько полную, что она может поглотить все звуки. Я позвонил ему на работу в больницу, но лишь узнал, что он отменил все свои операции. Там понятия не имели, когда он вернется к работе – сами хотели бы это знать.

У меня первая деловая встреча была назначена после обеда. По дороге в пригородный район, находившийся рядом с моим, я пытался придумать, что скажу Даниэлю. Я надеялся убедить его в том, что ему нужна помощь специалиста. Его дом с широким фасадом – ему в нем принадлежала половина – и эркером, казалось, переживал ложную беременность. Часть дома находилась в тени платана, засыпавшего всю лужайку своими семенами. Окна гостиной в свете спрятавшегося за облако солнца казались запыленными, если не неухоженными. Я звонил уже третий раз, когда из дома вышла соседка Даниэля и указала ключом на свою машину, чтобы завести ее.

– Он уехал, – сказала она, – на работу.

Я сразу понял, где он может быть. Через пять минут я уже был на кладбище, где мы похоронили Дороти. Ее могила находилась в самой новой части, где трава росла, как на лужайке у садоводческого центра, а надгробные камни были чисты, как реклама мастерской камнереза. Я припарковал машину, и ветер повел меня по поросшей травой лужайке под благоразумный шепот кипариса. Вряд ли шум моих шагов был громче. Увидев Даниэля, я решил держаться ненавязчиво.