Новые центурионы

– Больше не могу без тебя, – сказал он, уставившись на водопроводный кран, роняющий время от времени капли в пенную гущу. – У меня была кишка тонка остаться с тобой, Лаура. Да, мне нужен мир и покой, да, я знал, что вместе нам не страшна ничья ненависть, но у меня была кишка тонка. Теперь же, когда я вернулся в те одинокие стены, оказалось, что у меня тонка кишка жить без тебя, теперь, после всего этого мрака и безумия сегодняшнего дня, без тебя мне никогда не суметь...

– Не говори больше ничего, Рой, – сказала она, поднимаясь. – Подожди до утра. Утром все будет иначе.

– Нет, – ответил он, поймав ее за руку мокрыми, скользкими от мыла пальцами. – Нельзя зависеть от завтра. Выгляни в окно, и ты поймешь, что не должна зависеть от завтра. Отныне я живу лишь ради тебя и благодаря тебе только жив. Теперь ты от меня не отвяжешься. Никогда.

Рой притянул ее к себе и поцеловал в губы, потом припал к ее ладони, а она все так же гладила его шею свободной рукой, повторяя: «Малыш, малыш мой...», как повторяла всегда. И как всегда бывало, он испытал облегчение.

По-прежнему без сна, они лежали обнаженные, укрывшись одной простыней, а над Лос-Анджелесом вставало солнце.

– Тебе надо поспать, – шепнула она. – Вечером тебе опять дежурить.

– Теперь уж такого кошмара не будет, – сказал он.

– Да. Может быть. Может, их усмирит Национальная гвардия.

– Даже если нет – все равно, теперь такому кошмару не бывать. Мой отпуск начинается с первого сентября. К тому времени наверняка со всем этим будет покончено. Как ты смотришь на то, чтобы справить свадьбу в Лас-Вегасе? Можно устроить это, не откладывая.

– Нам вовсе не обязательно жениться. Женаты мы или нет – какая разница.

– Знаешь, та пара косточек, что мне еще не разбили, по-моему, ужасно щепетильна в отношении всяких там светских приличий. Сделай это ради меня.

– Хорошо. Ради тебя.

– Разве ты не воспитывалась в уважении к институту брака?

– Папа был баптистским проповедником.

– Что ж, тогда все ясно. А меня воспитывали лютеранином, да только в церковь мы никогда особо часто не ходили, за исключением тех случаев, когда того требовали приличия, так что, полагаю, из наших детей мы сделаем баптистов.

– Я больше никто. Я не баптистка. Никто и ничто.

– Ты – все.

– Нам ведь не возбраняется иметь детей?

– Еще как не возбраняется!

– Золотой рыцарь и его смуглая дама сердца, – сказала она. – Только мы еще настрадаемся, и ты, и я. Нам придется за это расплачиваться. Ты не знаешь, что такое священная война.

– Мы победим в ней.

– Никогда не видела тебя таким счастливым.

– Я никогда и не был таким счастливым.

– Хочешь, я скажу, почему полюбила тебя с самого начала?

– Почему?

– Ты не был похож на других белых. Те заигрывали со мной и приглашали к себе на квартиру или в «какое-нибудь сногсшибательное веселенькое местечко», ну знаешь, куда ездят обычно бело-черные парочки. До встречи с тобой я не могла по-настоящему довериться ни одному белому, я понимала: они видят во мне лишь то, что хотят во мне видеть, но только то совсем не я.

– И что же это?

– Не знаю. Может, в них говорила лишь похоть. Похоть, распаляемая при виде мелкого зверька с коричневой шкуркой, распаляемая от ощущения первобытной жизненной силы какой-то негритянки. В общем, что-то в этом роде.

– Ну и ну! Сегодня ночью ты просто подавляешь меня своим интеллектом.

– Уже утро.

– Тогда – сегодня утром.

– Были еще и белые либералы, готовые потащить меня на губернаторский бал, но, сдается мне, этим типам сгодилась бы и любая другая, или почти любая, лишь бы была негритянкой. Так что им я тоже не верю.

– Ну а потом был я.

– Ну а потом был ты.

– Старина Рой, пьянчужка.

– Раньше, не теперь.

– Это потому, что ты одолжила мне часть себя вместе со своим мужеством.

– Ты такой стеснительный да скромный, что мне это начинает надоедать.

– Прежде я был надменным, тщеславным, высокомерным и самонадеянным.

– Мне трудно в это поверить.

– Теперь мне тоже. Но это правда.

– Ты не был похож ни на одного из тех белых, что я встречала. Да, ты тоже искал во мне свою корысть, но при этом желал от меня только то, что любой человек может дать любому человеку, а негритянка я или нет – не играло никакой роли. Ты всегда смотрел на меня как на женщину и как на личность, сам-то ты хоть о том догадываешься?

– Догадываюсь, что я не просто похотливый тип.

– Это ты-то не похотливый? – засмеялась она. – Ты на удивление похотливый любовник, но сейчас ты слишком слабоумен, чтобы с тобой о том говорить.

– А где мы проведем медовый месяц?

– Что, это тоже обязательно?

– Само собой, – ответил Рой. – Я щепетилен, если ты еще помнишь.

– Сан-Франциско – прекрасный город. Когда-нибудь бывал там?

– Нет. Поехали в Сан-Франциско.

– Это еще и очень терпимый город. Теперь надо считаться и с этим.

– Как тихо, – сказал Рой. – В какой-то момент сегодня ночью, когда я особенно перетрусил, мне казалось, шум огня не прекратится никогда. Я думал, что мои уши будут вечно слушать один лишь рев огня...

22. ВСТРЕЧА