Новые встречи

Иногда он порывался сбросить всю эту мишуру, которую нацепил на себя, но у него не хватало сил расстаться с ее соблазнительным блеском. Вспоминались ему долгие и неприятные разговоры с дедом, от этого становилось еще обиднее и горше, и, сам того не желая, он принимался спорить с ним, отстаивая свою правоту. Трудно было ему склонить голову и сказать: «Вы были правы, а я ошибся». Не мог он забыть сказки об осле с иконами, которую давно и не без задней мысли рассказывал ему дед Еким. Замечательная сказочка! Осла нагрузили иконами и повели по селам творить чудеса. Стекающийся отовсюду люд поклонялся иконам, а осел, таскавший эти иконы, подумал, что кланяются ему, и возгордился… Что хотел тогда сказать старик? Борису кровь бросалась в голову, как только он вспоминал об этой сказочке. Часами спорил он с дедом, а боль в сердце все разрасталась и терзала его до того, что ему хотелось плакать от одиночества. «Нет, вы не правы! Я прав! И еще докажу это!»

Вытянувшись на небольшой пружинной кровати, Борис лежал на спине, подложив руки под голову и стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, вызванной воспоминаниями.

Его не удивило, что Гита неожиданно уехала. Не раз она устраивала подобные сцены за время их скитаний. Например, капризное желание стать софиянкой! Или слезы из-за легкового автомобиля!.. Сколько это стоило тревог, волнений и бессонных ночей Борису, только он один знает.

Вот как оно было… Не успели они с двумя большими чемоданами сесть в поезд, как Гита заявила, что поедет только в Софию. У Бориса не было в столице никаких связей, но воспротивиться настойчивому желанию Гиты он не мог. Она прямо истязала его своими мольбами, сжимала ему руку, глядя на него влюбленными глазами. А поняв, что его не так легко склонить, стала сердиться и вздыхать. Потом и слезы появились. Бог ты мой, как легко она умела плакать! Словно не глаза у нее были, а источники слез. И, конечно, он сдался: они пересели в софийский поезд, вместо того чтобы ехать в Сливен, как условились сначала.

Борис походил на строителя, который днем возводил по кирпичику стены их семейного очага, а ночью Гита обрушивала их и разбрасывала с легкомысленным наслаждением. Эти ее странности, вернее сумасбродства, очень волновали и тревожили Бориса. Но и он порой заражался чудачествами жены и потворствовал ей, боясь потерять ее. Гита разгадала эти его страхи и повела себя еще более вызывающе.

— Очень я люблю, Борка, когда ты меня ревнуешь. Настоящий петух!

Он заключал ее в объятья и шептал на ухо:

— Смотри, задушу тебя!

После долгого, утомительного пути беглецы приехали наконец в Софию. Остановились в какой-то дешевой, третьесортной гостинице неподалеку от Львиного моста. А поскольку связь их не была узаконена, им не разрешали ночевать в одном номере.

Это был первый серьезный отпор со стороны общества. Гита попробовала устроить скандал, но гостиничное начальство осталось непреклонным: эти двое провинциалов должны вести себя благопристойно и соблюдать правила морали!

Дни и ночи в столице ничем не радовали измученных путешественников. После долгих скитаний по городу они возвращались вечером в пропахшую половой мастикой гостиницу и в изнеможении валились спать. Но и спалось им плохо от дурных предчувствий.

Они побывали на нескольких текстильных предприятиях, но устроиться не могли, потому что первая попавшаяся работа была неприемлема для Бориса, да и Гита имела немалые претензии. Никого, разумеется, не приводили в восторг ни самомнение Бориса, ни красота Гиты. Они болтались, как щепки в воде, и не знали, на какой берег их выбросит. Было от чего прийти в отчаяние, и однажды Гита предложила смиренно:

— Уедем в Сливен, Борка, опротивело мне все. Таскаешься по этим проклятым софийским улицам, как побитая собака. Каждый от тебя нос воротит и взглянуть не хочет! Хватит!

— Я давно тебе говорил, а ты…

— Мало ли что было!

Они слегка повздорили, но быстро помирились, сломленные усталостью. Борис увязал чемоданы, взвалил их себе на спину, и они двинулись к трамвайной остановке. Уморились и пали духом. Как назло (такова уж судьба всех неудачников) пропустили первый трамвай, во второй не успели забраться, а в третьем их оштрафовали — не было уплачено за чемоданы. Заплатили штраф, хоть и поспорили, в отчаянии дав себе слово никогда не ступать на улицы негостеприимной столицы. Рассерженные и разобиженные, добрались они до вокзала, сели в поезд и отправились в Сливен — город их надежд.