Новые забавы и веселые разговоры

Наша история наименует господина этого Тимандром. Лучше бы ему было провести остаток дней своих, не вступая в союз с красавицей, слишком для него молодой и на обращение его отвечавшей тысячей всяческих обид. При взаимном согласии сторон добрая воля взаимно может смягчить несоответствие возраста.

В конце концов Доралиса, сколько она ни плакала и сколько слез ни пролила, принуждена была подчиниться воле отца своего. Брак решен, и Лизаран вызван из школы для присутствия на свадьбе. Сестра, как только увидела его и получила возможность с ним разговаривать так, чтобы никто другой не слышал, сказала такие жалостные слова:

– Дорогой брат мой, сколь я несчастна! И надо же мне проводить цвет жизни своей с человеком, который мне самой смерти ненавистней! Не жесток ли отец мой, отдавая меня в руки такого человека? Губить ли мне отныне дни мои существованием, столь несогласным ни возрасту, ни склонности моей? К чему богатство, когда согласия нет? Посоветуйте мне, прошу, в столь великой беде. Я почти до такой крайности доведена, что на себя руки наложить готова.

Выслушав ее жалобы, Лизаран отвечал следующим образом:

– Дорогая сестра, сожалею о несчастии вашем. Ваша боль, что моя собственная. Не имею возможности не осудить жестокость отца, выдающего вас насильно и за человека иного, чем вы, возраста. Тем не менее, ввиду неограниченности отеческой власти, советую вам терпение. Фортуна, быть может, готовит вам что-нибудь лучшее. Будьте уверены, во всяком случае, что как только вас обвенчают с Тимандром, из виду я вас не выпущу. Ваш дом сделаю местом обычного моего пребывания. Мне почти совершенно невозможно жить, не видя вас.

По окончании этой речи они обнялись и крепко поцеловались, а не удержи их стыд и опасение быть увиденными, тут же бы и исполнили они отвратительные свои желания. Доралиса, утешенная обещанием Лизарана, которого она любила не только братской, но и страстной любовью, стала спокойно относиться к браку со стариком, которому отныне предстояло служить прикрытием чудовищным ее наслаждениям.

Итак, она обвенчана, и Тимандр срывает плод, ему столь желанный. По окончании праздника он уводит жену в свой дом, которым был замок поблизости от замка его тестя. Лизаран, к тому времени бывший даже слишком ученым, в школу не вернулся. Он пользовался хорошей бенефицией, доставленной ему отцом. Его развратная любовь к сестре не позволяла ему выдерживать сколько-нибудь долгое время, не посещая ее в новом ее доме. Он сделал из него постоянное свое жилище и всегда находился при ней. От такой близости стали желания их распаляться настолько, что много раз, не стыдись они столь омерзительного греха, полностью бы готовы были их насытить. Ужас подобного преступления часто являлся их мысленному взору и, особенно, Доралисе, ведшей с собой такую речь:

«Ах! Жестокая любовь, заставляющая безумно любить того, чьего, близости родства ради, бесстыдного взгляда не только бежать должна, а еще и бояться, не прознал бы кто о моей безумной и кровосмесительной страсти, к чему готовишь меня? Принудишь ли меня сотворить столь отвратительный грех? Вырвем эту проклятую выдумку, пока она не отпечаталась еще сильней, и вообразим несчастие, могущее произойти из такого омерзительного преступления».

Эти добрые мысли почти всегда отвращали ее от ее безрассудных побуждений, но тогда красота, любезность ее брата и бывшая в ней к нему любовь тотчас на них восставали и, едва возгоревшись, гасли они.

– И кто может, – говорила она потом, – помешать мне любить? Не естественное ли это дело? Во времена невинности, когда был золотой век, имели ли подобные предрассуждения? Люди сочинили законы по собственному произволу, но природа сильней всех этих соображений. Хочу следовать ей, ибо она благой и верный путеводитель жизни нашей.

Так говорила презренная в то время, как брат ее переживал те же муки. Отвращение мешает мне приводить их проклятые и развратные оправдания.

Не это является задачей моей – целью своей имею изобразить и изобличить мерзость порока, а не его защиту. Итак, скажу только, что после разного рода колебаний последовали они обычаю, установленному погаными языческими богами Юноной и Юпитером. Они продолжали гнусные свои наслаждения, ни в ком не возбуждая подозрений. Так что, хоть и заставали их порой на одной постели целующимися у всех на глазах, или удалялись они в лес и другие уединенные и безлюдные места, кто бы когда подумал об этого рода близости! Тем не менее небо, не пожелавшее долее терпеть этого ужасного и кровосмесительного прелюбодеяния, позволило прислужнице застичь их однажды за делом. Она тысячу раз перекрестилась и закрыла глаза, дабы не видеть вещи, столь отвратительной, и, не желая тотчас же разносить о замеченном, она ограничилась тем, что в частной беседе указала хозяйке своей на великое преступление, ею совершаемое, и великий позор, могущий произойти в случае обнаружения всего этого.