Новые заветы. Самые известные люди России о своих мечтах, страхах и успехах

Есть ли абсолютно бессовестные герои? Уверен, что нет. Вот, например, Штехель из «Ликвидации», даже не такой харизматичный, как Чекан из того же фильма. Но он доказывает зрителям, что способен испытывать человеческие чувства. Когда он разговаривает с Академиком о том, тяжело ли ему было убить своего племянника, Штехель отвечает, что уже давно ничего не чувствует. Но я ему тоже даю возможность показать, что у него есть душа и совесть. Он закрывает фуражкой лицо, перекошенное от боли, после чего продолжает копать могилу для убитой Академиком Тони Царько. Я человек не злой. Я, может быть, не очень добрый. К героям своим я отношусь хорошо, даже к самым плохим. Я не люблю снимать про тех, кого я не люблю.

Когда работал над «Жизнью и судьбой», приходилось часто думать о совести на войне. Мне трудно сказать, какая совесть на войне и отличается ли она от совести в мирное время. Если бы я хоть одну войну прошел, хотя бы чеченскую, афганскую, я бы, наверно, мог говорить об этом всерьез. Я лишь снимал о совести на войне. Совесть мирного времени на войне чуть по-другому выглядит. Другая какая-то совесть. Совесть уступает место другим вещам. Там, где речь идет о жизни и смерти, о выживании, совесть в нашем интеллигентском, мирном понимании уходит на второй план. Очень многие вещи на войне перестают быть стыдными. Если у тебя обостренное чувство совести, справедливости, очень сложно руководить людьми, посылать их в атаку. Многие вещи, обиходные, естественные, на войне видоизменяются. И превращаются в некую другую вещь — в высшую справедливость, высшую совесть. Это чисто теоретическое построение человека, не бравшего в руки винтовку.

Я не знаю, надо ли быть совестливым человеком, чтобы снять «Жизнь и судьбу». Хотя я бы не проецировал личность художника, человека пишущего, играющего, снимающего, на его работы. Актер может быть дебилом и сыграть гениального благороднейшего человека. Можно быть разным человеком в жизни и написать великий роман, который даст понимание и путь миллионам людей. То же самое и в кино: режиссеры разные люди и режиссура — профессия, которая не располагает к тому, чтобы быть хорошим человеком.

Ты заглушаешь совесть, когда надо заставить сотни людей делать одно дело, и так делать, как это нужно тебе. Хотя иногда, конечно, оторопь берет. Когда я приезжаю на площадку и вижу, как там на огромном пространстве ковыряется человек шестьсот: одни что-то роют, другие что-то ставят, третьи тянут какие-то кабели, часть одевается, часть раздевается, часть мажут чем-то лицо, часть просто по команде опускаются в грязь и как морские котики начинают там плавать, пытаясь достоверно испачкать одежду. Ты понимаешь, что ты, конечно, черт знает чем занимаешься. Почему эти люди, оттого что им приснилось, что ты режиссер, начинают это делать? Хочется их остановить, напоить горячим чаем и отправить домой. Очень часто у меня возникает мечта: я еду на площадку, и в этот момент объявляют штормовое предупреждение, при котором никто не должен никуда ехать и ничего снимать. Это у меня каждодневная мечта. Я приезжаю, а что-то сломалось, но не так, чтобы насовсем, а так, чтобы сегодня домой поехать и не снимать. А все потому, что это какое-то нечеловеческое напряжение, ты должен своей энергией заразить хотя бы часть самого ближнего окружения, чтобы они это понесли дальше. Когда ты видишь эти бескрайние просторы России, на которых ты снимаешь никому не нужный роман-эпопею, очень тяжко. И вот тут просыпается совесть. Ты понимаешь, что ты должен, ты обещал, ты обязан. Это такая совесть, переходящая в долг, или, другими словами, профессиональная совесть. Она утрачивается у одних с годами, у других с деньгами, у третьих с обстоятельствами. Я не могу остановить съемку, сказать «снято», если на самом деле «не снято». Это еще одна грань совести, очень важная. В кино — определяющая результат. Я когда был студентом, мне один педагог сказал: «Результат может быть любым, может получиться или нет, ты должен делать так, чтобы тебе не в чем было себя упрекнуть». Я это запомнил. Я не могу сказать, что я так всегда делаю, но я стараюсь. Русские мастеровые ставили свой значок на вещах, сделанных ими, как знак своей профессиональной совести. Ну, вы понимаете…

Ответственность за результат — это одна грань профессиональной совести, но есть еще и другая, более личная. Вот, например, инженер Штрум из «Жизни и судьбы» остановил работу, пока ему не вернули его младших научных сотрудников. Я вот тоже людей не сдаю. И если кто-то мне скажет уволить ассистента, который мне на самом деле нужен, я не уволю.