По завершении Гражданской войны Монкевиц вступил в созданный Петром Николаевичем Врангелем Русский Обще-Воинский союз (РОВС). Добросовестно осуществлял связь с подпольным «Монархическим объединением Центральной России» (МОЦР). Еще бы, ведь во главе этой организации в СССР стояли — кроме Его Высокопревосходительства действительного статского советника Александра Александровича Якушева — бывший командир Монкевица на фронте Андрей Медардович Зайончковский и сослуживец Монкевица по разведывательной работе в Варшаве и ГУГШ, много лет проработавший русским военным агентом в Черногории генерал-лейтенант царской армии Николай Михайлович Потапов, окончивший Академию Генштаба всего двумя годами позже, в 1897 году! До 1925 года Николай Августович мог и не знать, что МОЦР действовал в рамках организованной чекистами из ОГПУ и немецкой разведкой операции «Трест».
В 1926 году Николай Августович Монкевиц оставил детям в парижской квартире записку о самоубийстве. По заявлению французской полиции, «тело его не было найдено», что, в свою очередь, породило слухи о связи генерала с ОГПУ и его бегстве в СССР. На мой вопрос о достоверности сих слухов начальник архивов ФСБ генерал-лейтенант Василий Степанович Христофоров энергично высказался: «Даже если и было такое, кто ж тебе скажет!» — как мне показалось, с утвердительной интонацией.
Карен Шахназаров. Ненормальное
Любая военная картина — это, в принципе, особая режиссура. Для режиссера очень важно попробовать себя, сможет ли он снять фильм в такой стилистике. Это очень интересное и очень сложное дело. Отдельное испытание. И я не о военных фильмах говорю, в которых все действие может происходить в одной комнате. Такие фильмы тоже могут быть очень хорошими, но я говорю о батальных сценах. Такие сцены — это особая режиссура. Есть же, например, летчики, которые не летали на сверхзвуковых самолетах. Но, наверное, любому летчику все равно было бы интересно иметь такой полет в своей профессиональной биографии. Может быть отличный режиссер, который не может снимать батальные сцены. А, например, Сергей Бондарчук был великим баталистом. Юрий Николаевич Озеров — тоже.
И мне было важно попробовать себя. Вообще, потяну ли я? Смогу ли я снять что-то подобное? Сумею ли организовать все? Сумею ли найти правильную драматургию? Потому что снимать бой — это не значит снимать пушки и танки, которые стреляют себе и стреляют. Снимать бой — это значит, что ты должен найти драматургию боя, выстроить ее и снять таким образом, чтобы это захватывало, чтобы зритель ее видел. Ведь в реальности танковые бои происходили, как правило, на расстоянии километров, как минимум нескольких сотен метров. Для кино такие расстояния очень неудобны. Не будешь же ты показывать в кадре спичечные коробочки, которые идут по полю. Конечно, бывали бои в городах, деревнях, но это были нетипичные ситуации, если мы говорим о танковых боях. Поэтому режиссер в первую очередь должен найти форму, как это показать.
Какую роль в таком фильме будет играть идеологическая составляющая? Это уже другой вопрос. Причем очень сложный. Когда я говорю про идеологию, я имею в виду то, что любое по-настоящему мощное движение в искусстве возникает тогда, когда в обществе появляется мощная идея. Можно сколько угодно проклинать коммунизм, социализм, но это была очень мощная идея. И даже противники этой идеи создавали очень яркие художественные произведения, оставаясь в рамках все той же идеологии. Например, Булгаков был абсолютным антисоветчиком. При этом необыкновенно талантливым. «Собачье сердце» — сатира на советскую действительность. Но это всего лишь реакция на мощную идеологию. Так было и с христианством. В период пассионарности христианства все искусство Западной Европы было под его идеологическим мощным влиянием.