Сомнения, споры, дискуссии нужны и даже необходимы. Неприемлема абсолютная уверенность в своей правоте и непогрешимости, в том, что ошибается кто угодно, кроме тебя. На взращивание в себе этого «обладателя единственно верного знания» уходят огромные творческие силы. Бывает, что они отрываются от главного. Самое важное для каждого из нас — сделать хорошо свое дело на сцене или вне ее, а не оценивать, насколько тот или иной коллега соответствует великому или выдающемуся «я».
Олег Ефремов — создатель нашего театра — много лет назад называл все это «каботинством». И страстно ненавидел. Мне кажется, каждый из нас, вне зависимости от возраста и срока работы в театре, обладает сильным иммунитетом против него. Другие люди в «Современнике» не задерживаются. Но бывают ситуации, когда сопротивляемость вирусам, идущим извне, ослабевает. Я очень остро ощущаю опасность для каждого поддаться искушениям сегодняшнего дня. Возможно, последуют какие-то короткие личные победы, сиюминутный триумф и фанфары. Увы, ненадолго. Вы знаете не хуже меня, что легкий успех кончается забвением.
Я уверена, что наш театр справится и с этим испытанием. Верю в стойкость «Современника», в наше общее «мы», в каждого из нас.
Иван Вырыпаев. Не улетать
Есть эйфория оправданная, ее еще называют подъемом, который мне всегда приносит творческая реализация. Например, ты пишешь новую пьесу, потом ставишь спектакль, зрители приходят, понимают, благодарят, и ты чувствуешь отдачу — ты потратил энергию, и она вернулась к тебе. Но выхолощенной эйфории я бы опасался. Это как раз та самая эйфория, которая была в моем фильме с одноименным названием.
Герои «Эйфории» почувствовали такой импульс любви, который может и созидать, и разрушать. Такой энергией надо уметь управлять, а они не сумели и поплатились за это. Они были просто не готовы: чувство, которое возникло между ними, смело и разрушило их жизни, семьи, их самих. Такая эйфория еще похожа на наркотики. Когда-то давно у меня был опыт с экстази: ты съедаешь таблетку — и вокруг тебя столько любви, блаженства, тебя охватывает счастье, все люди становятся братьями, а утром — опустошенность и холод. Где это счастье? Оно не настоящее, как будто просто «Вау!» и все. Суррогат, одним словом.
За сымитированное счастье всегда приходится платить. Герои фильма обладали счастьем в какие-то мгновения, купались в эйфории, а потом наступило похмелье, то есть расплата. Когда мы себя отождествляем со своими внешними проявлениями или с событиями, то нас всегда ждет трагическая развязка, потому что все события, все явления находятся в динамике, они преходящие. Ничего нельзя удержать. Дай бог нам всем здоровья, но мы умираем, и не в нашей воле это остановить. И если твоя жизнь связана только с близким человеком и тебя самого нет, ты с ним как бы отождествился, то в случае потери тебя ждет сильнейшая трагедия, а в случае непотери — постоянный страх потерять.
Я вспоминаю, почему я стал делать этот фильм: меня как раз занимал вопрос — что будет, если люди столкнутся с такой сильной любовью. Он странный, она странная, и жизнь у них тоже странноватая. Они явно не интеллектуалы, и что им делать с этим? Оказывается, они не знают, что делать, и среда, в которой они живут, тоже не готова…
Любовь — это труд, взаимоотношения — это труд, семья — это труд. Я это знаю. Я женат в третий раз. Когда-то у меня были две совершенно неудачные попытки, потому что я не был готов. Сейчас я давно живу в счастливом браке, потому что мы с женой работаем над этим. Вот почему этот брак такой счастливый и хороший? Потому что люди совершают работу — плодотворную, глубокую и духовно полезную. А герои фильма существовали просто на эмоциональном импульсе, который их в итоге и разрушил. Это была моя попытка прикоснуться к жанру трагедии.