Новый Белкин (сборник)

Эта история подходит к концу. И сейчас, наверное, самое время попытаться разобраться с вопросом, который мне не избежать. Да я и не собираюсь его избегать.

Это вопрос об исторической вине и личной ответственности. Или так: о личной вине – и исторической ответственности.

О чем это ты? – скажут мне люди в стране моего языка. – Мы даже не понимаем, о чем идет речь.

И я не удивлюсь такому ответу. Люди продолжают жить и убивать, исключительно благодаря отсутствию памяти. Если бы люди жили памятью, они перестали бы убивать – но и продолжать жить (то есть идти куда-то «вперед») прекратили бы тоже.

Однако мне нет дела до общих законов. Мне необходимо разобраться лично с собой.

Значит, так: время прошло, концы в воду. Виноватых, как водится, нет.

Большие и сильные завоевали малых и слабых. Они долго их мучили, затем, слава богу, этой эпохе настал конец, давайте забудем. Идеолог скажет: я свято верил в чистоту теории. Политик скажет: я хотел, как лучше. Офицер скажет: я не имел представления об истинных целях плана. Представитель правоохранительных органов скажет: мне никогда не сообщали о такого рода злоупотреблениях. Рядовой скажет: я выполнял приказ. И в эту ржавую цепочку, конечно же вплетется множество других «невинных» голосов: безграмотных экономистов, продажных чиновников, сезонных рабочих-алкоголиков, жирующих журналистов, сделавших демагогию одной из самых высокооплачиваемых профессий... Виноватых нет.

И все это так предсказуемо! Так скучно!

Но кто это там топчется в самом конце цепочки? В самом-самом конце? Кто это там тоненьким голосочком кричит: «В этом моя, лично моя вина!»?

Это не стрелочник, нет.

Это я.

Я врач, и я всегда помню, что организм состоит из клеток. И автономных, «независимых» клеток в едином организме нет. Кроме раковых, конечно. А клетка здоровая обязательно имеет принадлежность к какой-либо ткани.

То есть является ее частью. И я, каким бы особым типом сознания не обладала, я, вместе с людьми моего языка, дышала в свое время одним воздухом, пила одну воду, я пользовалась общим с ними газом, отоплением, электричеством наконец... Я, как ни крути, – неотъемлемая частица того огромного, хищного и жестокого организма, который долгое время, притом безнаказанно, разрушал организм соседней – несоразмерно меньшей! – страны.

А я всегда встану на сторону малочисленного, всегда предпочту, в конечном итоге, штучное – массовому.

Но вина предполагает ответственность. А в чем же состоит ответственность, если ты не можешь ни на что влиять?

Неправда, могу. Потому я и пишу этот текст. Потому у меня и есть силы его писать.

...И вот – почти через двадцать лет после того хуторского лета – я сижу перед иммиграционным чиновником некой третьей страны. Страна мне чужая. А я чужая стране. И иммиграционный чиновник меня мордует.

Нет, он меня не бьет, упаси бог. Наоборот, он убийственно вежлив. Но он мне чужой. А я чужая ему. И от этого так больно – от этого мне так нестерпимо больно – что лучше бы он меня бил.

А я сижу и понимаю: вот сейчас, вот именно сейчас и начинает разворачиваться та самая пьеса, которую я, сама того не зная, репетировала на хуторе К. И я не знаю, какой у этой пьесы конец.

Я сижу и мысленно говорю чиновнику: мордуй. Правильно делаешь! Потому что ты и есть маленькая, но отлично отлаженная и действенная клетка иммунной системы, которая защищает страну от чужеродных, не совместимых с ней элементов. Ведь что происходит, если организму навязать чужую ткань? Он непременно будет ее отторгать, отстаивая свою цельность, свою природу, свою собственную программу жизни. А чтобы организм не отторгал чужеродные ткани – экспериментаторы от власть предержащих искусственно ослабляют его иммунитет. В результате – этот организм страны гибнет именно от своей же ослабленности. Его добивают присоединившиеся болезни, которым он сопротивляться уже не в силах.

Да-да, – думаю я, с отрадой глядя на неумолимого иммиграционного чиновника, – с отрадой, возможно, не вполне обычной для человека, попавшего в положении парии, – ты, боевая клетка защитной системы, – ты все правильно делаешь!