Новый Белкин (сборник)

Официантка взяла полный чайник и с силой опустила его на стол. Горячий чай плеснул из носика на колени лейтенанта.

– А-а-а! – закричал лейтенант и вскочил, опрокинув стул. – Что же ты, стерва, делаешь, а? Это ты специально!

И тут официантка, наклонившись через стол и глядя в глаза лейтенанта, тихо, но отчетливо сказала:

– Да пошел ты на... козел!

– Что-о? – зашелся от ярости лейтенант. – Товарищ командир! Товарищ командир!

Командир эскадрильи, сидевший за командирским столом вместе с начальником штаба, замкомэской и замполитом, устало вздохнул:

– Ну что вы, лейтенант, все время визжите? Что опять случилось?

– Она меня матом послала, товарищ подполковник!

– А что вы от меня хотите? Чтобы я вашу честь защитил? Не могу, – развел руками командир. – Ну, вызовите ее на дуэль, что ли...

Три существа нравились борттехнику в замкнутом мире войны – хмурая презрительная официантка, пес Угрюмый и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за официанткой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила – но борттехнику эта странная пара казалась героями древнего мифа – богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости – самкой), служившим борттехнику верой и правдой. «Она очень красива, – писал борттехник в одном из писем. – Ее полет нежен, от ее изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателей собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка – нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)... А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина – с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем – воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны».

При всем кажущемся родстве двух пар, борттехник никогда не предпринимал попыток к сближению с официанткой – только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): «Передавай привет хозяйке». Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а может, просто боялся, что его пошлют вслед за тем же лейтенантом С. Однако втайне фаталист надеялся на судьбу, и она, уже в конце его войны, свела дорожки борттехника и официантки. Случилось это так.

Однажды утром, после снятия пробы свежей браги, борт-техник пошел на стоянку через бассейн. Окунувшись и тем самым придав телу некоторую бодрость, он поднимался на аэродром по дороге, ведущей мимо крыльца женского модуля. Было раннее утро, небо только розовело, ночная прохлада еще лежала на дороге, и пыль была влажной от росы. Пахло свежестью.

На скамейке возле двери сидела она. Курила, накинув на плечи камуфляжную летную демисезонку («Чья?» – без ревности подумал борттехник). Проходя мимо, борттехник замедлил и без того медленный шаг. Он был еще слегка пьян, поэтому остановился и сказал:

– Доброе утро!

– Доброе утро... – она посмотрела на него и, слегка улыбаясь, спросила: – А что это у вас волосы мокрые? Под дождь попали?

И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.

– Люблю купаться по утрам, – сказал он, окончательно смелея. – А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь – ну там продать или купить, скажите.

– Если только телевизор, – сказала она просто. – Продадите мой маленький телевизор?

Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький «Электрон» – точно такой же стоял у борттехника в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.

Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими – невзначай.

– Как получится, ладно? – сказала она. – Не торгуйтесь там.

И он пошел на стоянку.

Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.

Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.

Борттехник шел к вертолету улыбаясь, – он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим: например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5 – 6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой – теплая кабина и морозный салон, – чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро...

Вечером борттехник пошел отдавать вырученные деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Она открыла, улыбнулась, пригласила войти.

Комната на двоих, занавески перед кроватями, столик, накрытый скатертью, мягкий свет двух настенных бра – и головокружительный запах чистого жилья, в котором обитает женщина.

Борттехник был поражен контрастом между этой комнатой и той семиместной казармой, в которой он пребывал уже год. Совсем другой мир хлынул в душу, размягчая ее, и борттехник понял, что, живя здесь, он не смог бы воевать.

Отдал деньги. Она поблагодарила не глядя, положила их на тумбочку, и сказала:

– Попьете чаю? Я как раз собирались...