Новый Белкин (сборник)

– Сколько можно любительством заниматься. Предлагаю тебе сыграть матч на звание чемпиона 302-й эскадрильи. Отборочный мы прошли в Кагане, не будем скромничать, остальные не тянут. Наш с тобой спарринг мне нравится. Возрастной разрыв чуть больше, чем у Карпова с Каспаровым, ничьих столько же. В общем, ты привлекателен, я – чертовски привлекателен, и я не понимаю, почему бы нам не занять свободное время до конца войны – осталось-то два месяца (тук-тук-тук). Я привез часы и пару дебютных справочников – один твой. А на кон ставим по штуке чеков. Стимул и ответственность. Если согласен, то выпьем за нашу борьбу.

И они выпили.

– А теперь познакомься с нашим арбитром – сказал майор. – Хотя, вы и так знакомы, каждый день видитесь...

Война – хороший учитель. Она учит принимать неожиданности как должное. Ты всегда в готовности ответить мгновенно – и даже чуть раньше вопроса. Борттехник обернулся, уже зная, кто у него за спиной. Тот, кто во всем хочет быть первым, просто не мог выбрать другую. А майор был первым во всем – он играл на гитаре и пел, он крутил на своей «двадцатьчетверке» мертвые петли и попадал нурсом в голову врага, вдобавок ко всему он был сильным и красивым. Вот только в шахматах майор споткнулся о борттехника. Это его бесило и заводило одновременно, он считал, что дело не в силе молодого старлея, а в собственной расслабляющей снисходительности. Но мы отвлеклись...

– Мало того, что мы знакомы, товарищ майор, – сказал борттехник, поднимаясь навстречу ей, выходящей из-за кухонной перегородки. – Я с первого дня безнадежно влюблен в нее. Позвольте... – он приложился к ее руке. «Главное не думать!», – думал он, пребывая в полной растерянности.

– Ну, безнадежная влюбленность позволительна, – самодовольно сказал майор, – а вот любить ее, – извини, брат, это уже полковничья должность!

И он приобнял ее за талию. В момент, когда майорские губы коснулись ее шеи, она взглянула на борттехника, нахмурила брови, погрозила у щеки пальцем, предупреждая. Когда майор отлепил свои губы, снова ушла за кухонную перегородку: «Сделаю что-нибудь закусить».

Потом майор и борттехник играли партию. Они старались делать это ежедневно – на стоянке, в бане, в майорском балке – где получалось. Сейчас борттехник играл нервно. «В чем дело? Провокация? Чья? Так, потом так, он – так, я – так. Конь е-пять. В чем же дело? Так нельзя притворяться, или я ничего не понимаю в женщинах. А кто сказал, что я в них понимаю? Я так и знал – получи: слон жэ-четыре шах... Еще шах! Ишь, побежал... Ну куда, ну куда ты гонишься? Шах!».

Злой борттехник давил. Вдруг майор со словами «надо покурить» резко встал и коленом сбил позицию. Фигуры посыпались на пол.

– Ой, – сказал майор. – Какая жалость. Такую партию испортил!

– Я восстановлю, – сказал борттехник, расставляя фигуры.

– Конь не здесь стоял, – сказал майор.

– Как не здесь? Он через два хода мат давал.

– Какой, нахрен, мат?

– Ну, знаете, товарищ майор, – сказал борттехник, вставая, – идите вы сами в обозначенное место! Я домой пошел.

– Ладно, не обижайся, пошутил я. Ну, проиграл, знаю. На матче буду внимательней. Что-то ты агрессивен сегодня. Давай по чаю, вон, хозяйка приготовила. У меня икра есть. Красная. И масло...

Но борттехник, сославшись на ранний вылет, ушел.

4

Утром он не явился на завтрак. Потом пропустил обед. Ему было грустно, и он никак не мог справиться с этой грустью. Он лежал в вертолете, раскатав между дополнительными баками матрас, жевал югославское печенье, запивая ежевичной «Доной», курил. Брал карандаш, рисовал в блокноте профили и силуэты, зачеркивал.

Тишину стояночной сиесты вдруг нарушили крики инженера, беготня по железным настилам, вой запускаемой аишки. Улетали какие-то «красные» генералы – две «восьмерки» и пара сопровождающих «мессеров». Борттехник вышел на улицу. На ближней к нему стоянке уже запустилась «двадцатьчетверка» под номером «07». Увидев борттехника, майор в кабине приветственно поднял руку в черной перчатке, улыбнулся. Борттехник помахал в ответ, показал большой палец и стоял, не пряча лица от секущего песка, пока вертолет майора разворачивался и выруливал, покачивая хвостом.

Они улетели. Борттехник вернулся в салон, захлопнул дверь, и опять растянулся на матрасе, баюкая свою грусть. Из дремы его выбил стук в дверь. Очень легкий стук – это был не грохот инженерского кулака или «московский Спартак» техника звена. Стучали неуверенно, словно боясь, что хозяин окажется дома. Борттехник встал и открыл. Увидел ее, тревожно оглядывающуюся, подал руку, втянул, закрыл дверь на защелку.

Разговор был сбивчивый и недолгий. ...Завтрак – тебя нет, обед – тебя нет, я, дура, не думала, что так получится, хотела тебе сказать чуть погодя, уже целый месяц все это, ты не поймешь, – с ним надежно, хорошо, он обещал... Наверное, я жадная дрянь, но время уже кончается, наше время здесь – замена же скоро... Ты не так смотрел, как другие... И он про тебя рассказывал, да местные бабы про вас всех все знают... Я случайно, поверь, – сама не ожидала. Ты так прикоснулся, что... В общем, впутала я тебя...