Новый Белкин (сборник)

– Вот это хорошо. Пусть он пока дневалит, а ты здесь, иди, посторожи... И свистни, если кто...

Смыкалов вышел, снова стукнув дверью, вновь всполошив коров. Абросов приказал Марии: «Ешь» – и сам снял миску с миски. Там оказалась жареная рыба с двумя кусками хлеба; в котелке была холодная перловка с воткнутою ложкой. Пока Мария ела кашу и треску, Абросов, глядя на нее, молчал. Затем сказал:

– Ты можешь тут пока и отдохнуть... И я бы за компанию, а то, ты знаешь, служба... – вновь замолчал и неуверенно подсел к ней на топчан. – А что, с Сочихиным вы как? Ты его, наверно, вспоминаешь. Он, думаю, душевный был, но я не замечал. Я ж его только по службе знал. – Он говорил отрывисто и беспокойно, словно докладывал, и, наконец решившись, опустил ей руку на колено. Мария обреченно задышала. – Я и не знал, что у него там, на гражданке, кто-то есть. Он был бобыль, из части ни ногой, разве по праздникам и в отпуск... – усы Абросова уже кололи ухо; Мария думала: «Ну хоть бы это ненадолго», – уж больно ей хотелось спать; Абросов, приобняв ее за плечи и притиснувшись, однако, все тянул и знай себе бубнил: – По службе мы друг другу помогали, а по душам ни разу не поговорили. – И Мария, чтоб его поторопить, сняла с макушки тюбетейку и сама взялась за пуговицы блузки.

Скрип топчана был неприятен, коровы за фанерной стенкой волновались, в остальном Мария не испытывала сильных неудобств: Абросов был негруб, скорее вял и ровен, словно спал; она сама уснула, не дождавшись, когда он ее оставит; ей снился скрип; когда она проснулась, лица Абросова над нею не было, а был солдат Смыкалов – как только она глянула ему в глаза, он их испуганно зажмурил. «Куда ты так торопишься? – устало отвернувшись к портрету маршала, подумала Мария. – Молоденький совсем, в казарме заперт на три года, повезло тебе – так не спеши, дурак». Хотела было вслух сказать ему об этом, но не успела: пискнув, он притих, потом сполз с топчана и принялся поспешно одеваться. Не глядя на нее, сказал:

– Тебе пора идти по-быстрому. Скоро пять часов, придут доить, тебя увидят – мне хана от старшины.

– Дали б денежку на билет, – попросила Мария, застегивая блузку и надевая тюбетейку. – Мне, чтоб ты знал, еще до Пскова добираться.

– Откуда у солдата деньги? – сказал Смыкалов. Он ее вывел, озираясь, из сарая, почти бегом увлек к забору из чугунных прутьев, впаянных внизу в кирпич. Густой и теплый дух деревни, исходящий от сарая, здесь слабел; луг за забором дышал предутренней холодной сыростью. Смыкалов, пробуя наощупь и шатая, нашел заветный прут в заборе, легко и аккуратно вынул из паза, отвел его, помог Марии выбраться наружу, сказал «бывай» и осторожно вставил прут обратно.

Туман лип к телу, и Марии не терпелось поскорей умыться – не абы как, а с ног до головы. Она спешила выйти по шоссе к мосту через Вязовенку и к месту у моста, где пару лет назад она купалась, и дно там было, помнилось ей, чистый песок. Она сжималась на ходу от холода, готовила себя к тому, чтоб не робея бухнуться в ледяную воду – к ее досаде, берега Вязовенки оказались все обсижены удильщиками, и на мосту, пускай рассвет лишь начинал еще сочиться сквозь туман, уже вовсю стояли рыбаки. Мария, неумытая и злая, шла по мосту, и рыбаки, забыв о поплавках, глядели на нее. Не спится вам, зло думала Мария, небось, и поплавка еще не разглядеть, к тому ж в тумане; нет, приперлись, а мне теперь четыре километра топать грязной до Щепца... И все четыре километра, пока таял туман, нагретый солнцем, вскипающим справа за далеким лесом, она бранилась, вспоминая силуэты рыбаков: вот ты и ты, и мне неважно, кто из вас карповский, кто оловяшкинский, а кто из Острова – вы зачем не спите, ради окушка? Нет, только лишь затем, чтобы не дать мне сполоснуться, больше ни за чем... Вот Теребилов – что, он кочегар? Григорий – он старик? Та тетка с клипсой – «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха»? Зачем они? А только лишь затем, чтобы меня сюда забросить, больше ни за чем... Или Абросов – что, он старшина? Смыкалов тот молоденький – солдат? Есть они, нет их – и без них полно кому от немцев и от янков защищать; зачем они?.. А вот затем, чтоб я могла сейчас идти, пока не голодая и не падая, и думать: скоро ли Щепец и холодна ли чистая его водичка.