Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии

Чтобы отвлечься, они просматривали полки. Квартира ломилась от потрепанных, но почтенных книг на польском и французском, стихотворения Милоша и Шимборской, Бруно Шульц, Симона Вейль, поразительные подборки по военной стратегии, китайской медицине, по истории географических карт. Они потратили кучу времени, чтобы признать правду: после долгих лет научного исступления в Нью-Йорке им хотелось именно такого. Новое напряжение тревожило, волновало, как и много лет назад. Они носили его с собой по новой для них дневной скуке, неуловимое, живое, как только что выловленная рыба.

Как-то утром, когда Шейла водила пальцами по блестящей черной книжке с картинками, пытаясь разобрать золотые витиеватые буквы над иллюстрацией к сказке, прозвонил кухонный таймер. Решив, что это детская книжка, она положила ее на стол, а когда вернулась, Нушин уже залезла в первую главу.

– Значит, она слишком маленькая для «Мулан», но не для средневековой французской порнушки?

Шейла выхватила книгу у дочери. «Пять чувств эроса». Под названием на траве, задрав нижнюю юбку, лежала девушка с белоснежным лицом и невероятными кудряшками, а развязное создание наподобие Пана методично обрабатывало ее украшенным пером. Шейла, вспыхнув, долго смотрела на нее, а на руку ей стекал яичный желток.

– У принцессы болит животик? – спросила Нушин, вытянув шею, чтобы лучше видеть.

Камран открыл титульный лист.

– Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Пока муллы объясняли нам, что во время землетрясения упасть на собственную тетушку – это халяль, французы издавали такие книжки.

После революции на телевизионном экране появились священнослужители, предлагавшие практическое применение ислама и делавшие это с невероятной, почти любовной дотошностью. Если вам доведется зайти в туалет с напольным унитазом, вразумляли они, сначала поставьте левую ногу, чтобы в случае сердечного приступа не упасть в дыру.

– Мы едва знали, как устроены, помнишь?

Вечером они столкнулись в коридоре. Шейла, еще смущенная, отвернулась, но он притянул жену к себе, прижавшись теплой щекой к ее лицу.

– Ты не выходила уже десять дней, – прошептал он ей в волосы. – Облезешь.

Она едва успела впустить в сознание забытую близость, как вдруг в них метнулось яростное: «Нет!» Нушин, комкая рубашку, в сползших до щиколоток трусиках, стояла в дверях ванной и, пыхтя от негодования, смотрела на них.

– Ее нельзя целовать! – крикнула она. Губы у нее дрожали, по щекам текли слезы. – Она не принцесса! – Маленькая грудь вздымалась, как у человека в состоянии потрясения. И Нушин два раза прошептала: – Скажи мне «извини».

С мыслью о зарождающемся у дочери чувстве собственного достоинства Шейла бросилась подтянуть ей трусики.

– И двух недель не прошло, как нас заперли, – прошептала она, – а мы уже мучаемся с ее сексуальными инстинктами.

– Наши родители мучились с нашими, – сказал Камран, беря на руки их дочь.

А Нушин видела их когда-нибудь в постели? Шейле было стыдно задавать этот вопрос. Они бок о бок пахали долгие годы, оба стремились вперед, получили научные степени, вели научную деятельность, общались с друзьями. После свадьбы, а потом после рождения Нушин физическая любовь просто тихо отпала. Без каких-либо гонений или заметной борьбы утратила революционный жар.

Этой ночью, когда Нушин уложили, Камран, обернувшись к Шейле, спросил:

– Хочешь рассказать те истории?

– Думаю, сейчас мои истории не годятся, – ответила она.

Целый день она мечтала побыть одна и погрузиться в воспоминания о том, как в пятнадцать лет пряталась в бомбоубежище.

А Камран вспоминал день, когда ему было тринадцать, и они отправились гулять по улицам Тегерана. Малолетний пасдар распекал их целый час, пока Камран не убедил его, будто они двоюродные брат и сестра. Они пошли домой чуть не плача, не умея утешить друг друга, Камран на пару шагов впереди, а Шейла, неистовствуя из-за перевернутого с ног на голову мира, из-за обязательного хиджаба, из-за того, что какой-то мальчишка отчитывает ее, словно он ей отец. А потом они стояли в прихожей, уставившись на свои сбитые ботинки. Тут заверещала воздушная тревога, и соседи устремились вниз, увлекая их в потоке родителей, тетушек, дядюшек, парализованной бабушки, которую сын нес на руках, а та вцепилась в чадру.

– И мы нашли подвал, – выдохнула Шейла.

А вместе с ним одинаково неверные реакции, ужасный физический инстинкт – укрыться в убежище, выжить во времена смерти и траура. Он поцеловал ее ладони.

– Не выходи. Завтра я куплю тебе витамин Д.

* * *

– Помнишь, как старухи обустраивали бомбоубежища? – спросила она, представляя, что находится в подвале. Как пахнут французские подвалы? Сахаром и прогретой пламенем землей? Вернувшимся домой человеком? Или в них полно паутины и спекшихся следов от сапог? Помнишь лестницы?

На каждой ступеньке были банки с турши. Широкие и узкие, с тряпочками под крышкой, они стояли рядами, как арабские принцы, ожидающие своей очереди на трон.

– Мне не хватает бабушек. Не дай бог, посреди войны у нас кончится рассол.

– В локдаун я отращу себе брови, – сказала Шейла.