– У тебя красивые брови, – ответил Камран.
Он взял ее лицо в свои ладони и, будто нанося солнцезащитный крем, провел большими пальцами по бровям.
– Помнишь, как я выщипывала их по три волоска зараз, чтобы одурачить Бабу?
Добропорядочные девушки до свадьбы не удаляли с тела ни волоска, и Шейла сговорилась с матерью хранить в тайне от множества бдительных отцов и братьев в доме то обстоятельство, что она выщипывает брови. Если у тебя с лица исчезнет большая черная полоса, заметит даже дурак. Но если волоски выпадают по одному, можно сказать любую ерунду. Пустим слух, будто у бедной девочки гипотериоз.
О, мама, пожалуйста, выдержи… Поверь в цифры… Не выходи на улицу.
– Последний раз после подвала родители кричали на меня целых три часа, – сказала Шейла.
– Мои беспокоились, как бы меня не отправили на войну, – ответил Камран.
Разве можно было так надолго расстаться?
– Жизнь без войны, – задумчиво сказал Камран.
– Ужасно. Это не мы.
– А может, и мы. Мы закаленные, нам катастрофы нипочем.
Их дома соединяли огромное подземное убежище и две лестницы, сливающиеся в сырой пещере. Выписывая по ней круги, велосипеды бились о десяток холодильников и морозильных камер, набитых готовой едой и продуктами. Полки ломились под тяжестью банок, риса, муки, сахара. На верху каждого холодильника стояли огромные горшки турши с наклейками, на которых была написана фамилия владельцев.
В начале войны бабушки стащили вниз стулья, подушки, яркие половики, мягкие покрывала, пуховые одеяла. Принесли самовары, тарелки, чашки, обустроив убежище для трапез и чаепитий, игры в нарды и курения, так что каждая воздушная тревога могла стать сигналом для начала вечеринки. Среди обитателей дома насчитывалось пять подростков, в том числе Камран и Шейла, двое самых юных и самых прилежных, поэтому за ними смотрели меньше всего. Во время той первой воздушной тревоги, когда семьи хлопотали вокруг курительных трубок и самоваров, взбивали подушки и обсуждали обогреватели, ребята обнаружили проход, ведущий в подвал поменьше. Вдоль каменных стен прохода стояли полки с сырами и сыпучими продуктами, висели пучки сушеных трав, а потом они увидели закрывающуюся дверь и пространство, достаточное для двух маленьких беглецов.
С тех пор в промежутках между шахматными партиями отцов, грубоватыми шутками бабушек и тысячами чашек чая каждая воздушная тревога приводила их в тот подвал.
– А помнишь, что нас спасло? – спросил Камран.
– «Филадельфия».
Американский мягкий сыр был редкостью. Даже с продуктовыми талонами на руках все дрались за него, искали на черном рынке. Как правило, неутомимые родители, набегавшись за особым сыром, возвращались вечером с поникшей головой и упаковкой «Веселой коровы» или того хуже – обычной иранской брынзой. Заслышав, как шлепают материнские вьетнамки, Шейла едва успела накинуть платье и сунуть Камрану в карман свой лифчик (самообман, изготовленный исключительно из хлопка, никаких тебе чашечек или косточек). Они пригладили волосы и отпрянули друг от друга, однако их все еще могли застигнуть вместе, одних. Пришлось, пожертвовав собой, совершить преступление, достаточно тяжкое, хоть и не такое, как то, на которое они уже пошли. И Камран схватил с соседской полки упаковку бесценной «Филадельфии», сорвал крышку, фольгу и впился в кремовидную белую массу, потом перебросил Шейле.
– Как же вкусно, – пробормотала она как раз в тот момент, когда вошли матери, тут же подняв крик по поводу украденного сыра.
– Что за дети! Эй вай! Настоящие зверята! – причитали они.
Вечер прошел в извинениях. Владельцы сыра оказались милостивы. Ничего страшного. Дети все-таки. Отец Камрана предложил тройную цену в карточках и наличными, и они доели упаковку, намазывая ее на печенье. Маленькие дикари. Никому и в голову не пришло, чем еще они могли там заниматься, и они снова и снова уединялись в подвале, пока им не исполнилось четырнадцать, затем пятнадцать, и черные брови у Шейлы истончились, губы налились, а у Камрана удлинились ноги, и матери принялись завидовать такому сыну. В те годы никто не рассказывал им про секс. СМИ старались направить мальчишеские желания на войну, а девичьи упрятать под тряпки. Но молодежь контрабандой протаскивала журналы, фотографии, другие плоды просвещения, и по всему городу от усилий подростков-самоучек грохотали и скрипели подвалы, чуланы и батареи.