Новый дом с сиреневыми ставнями

И очутилась в Танькином бедном сне. Во сне несчастная одноклассница выглядела почему-то маленьким серым клубком простых штопальных ниток, который закатился в самый уголок очень чистой комнаты с полированным паркетным полом. Пол блестел невыносимо. Клубку негде было спрятаться. И над ним нависала женщина, в которой угадывалась именно Танькина мать. Эта женщина нон-стоп бубнила клубку про тупость, уродство и непригодность для жизни таких дур, как Танька, которая в тот момент была просто клубком и не то что ответить, но и откатиться из угла, в который вжалась со всей мочи, не сумела бы ни по-каковски.

Дана во сне оставалась самой собой. Не то что Танька. У Даны было понимание задачи, ясные цели и вполне человеческий облик, во всяком случае, так ей самой уверенно казалось. Она пошла напролом к трепещущему клубку, оттеснив в сторону невменяемую тетку, настолько зацикленную на обличении негативных черт характера и интеллекта собственной дочери, что даже не обратившую ни малейшего внимания на присутствие в помещении еще одного живого существа.

Дана беспрепятственно подняла с пола клубочек и спрятала в своих ладонях. Клубок был совсем замерзший, но быстро отогревался от тепла рук. Постепенно из серости хлопковых ниток стало проступать человеческое девичье личико.

Сначала заблестели глаза, потом оформилась испуганная улыбка, потом вылупилось все остальное.

– Слушай, Танька! – велела Дана. – Ты завтра пойдешь в школу и на каждом уроке сама будешь тянуть руку. И ответишь все лучше всех. Ты же и так – посмотри на себя – самая красивая и умная. Поняла?

Танька доверчиво кивнула.

– Повтори! – приказала Дана.

– Самая красивая и умная, – эхом откликнулась Танька.

– И завтра… – подсказала снящаяся ей Дана.

– И завтра я пойду к доске и всем все отвечу.

Танька говорила убежденно. Холод весь из нее ушел. Ее тощие руки были теперь еще теплее Даниных. Она вдруг внимательно всмотрелась в собеседницу. Приложила ладони к своим щекам, потом к щекам своей утешительницы.

Дана испугалась, что она сейчас проснется. Тогда все усилия пойдут прахом. А на повторение у нее уже не оставалось ни сил, ни времени.

– Спи скорей! – распорядилась она сквозь Танькины пальцы, трогающие ее губы. – Тебе вставать рано!

Проснулась Дана совершенно опустошенной, измученной. Словно и не спала. Или спала, заболевая. Можно было остаться дома, сославшись на недомогание. Вид у нее был такой, что поверили бы в минуту. Но ей хотелось проверить, как там все произойдет у Таньки и не напридумывала ли она, Дана, сама себе про свою ночную силу.

Она безучастно заползла в класс и даже не ответила традиционным пинком на призывный тычок в спину интересующегося ею Лехи.

И тут все увидели Таньку.

Как в первый раз!

Будто бы освещение поменялось с ее приходом. Окна будто помыли, и солнце стало ярче светить.

Она вся была цветная, не серая, как прежде, а украшенная всеми тончайшими оттенками всех существующих колеров. Каждый светлый волосок сиял от пепельной русости до пшеничной желтизны. Глаза из скучно-тусклых превратились в мерцающие кошачье-серые. Упругой походкой прошла она к своему месту. И – действительно! – как только урок начался, первой сама вызвалась отвечать. Все прямо не поняли такого нечеловеческого героизма и затаили дыхание. А она спокойно и обстоятельно отвечала. И полуулыбка превосходства значилась на ее губах. Пораженная педила поставила ей пятерку без звука. Словно во сне. Как бы сама себе не веря.

А потом вызвала Дану. Свою, кстати говоря, любимицу. Дана вообще пользовалась любовью педагогов, потому что была легкой на слова, уверенной и улыбчивой. И всегда все знала. А если не знала, то умела наплести с три короба чего-нибудь усыпляющего учительский мозг.

Сегодня Дана медленно, на ватных ногах выдвинулась на передний фронт. Ей впервые в жизни стало жутко от множества чужих глаз. Она пыталась раскрыть рот и начать отвечать ту, в общем-то, ерунду, про которую ее спросили. Она хватала ртом воздух, одергивала юбку со всех сторон, заламывала пальцы. У нее ничего не получилось выговорить!

– Не ожидала! – протянула с нажимом учительница, вглядываясь в изменившийся облик своего прежнего классного идеала. – Два больших сюрприза у меня сегодня! И один – оч-чень неприятный! Садись! Точку тебе ставлю. И чтоб завтра!..

Дана кивнула и поплелась на свое место. С опущенной головой. Как побитая собака в конуру.

На точку эту в журнале и даже на двойку в случае чего ей было глубоко плевать. За эту суету сует ее дома в жизни не ругали.

У них считалось – главное, что жива-здорова, а умная-глупая – плевать, тем более что отметки по-любому не показатель.

Пришибло же ее только что совершенное естественно-научное открытие, касающееся ее же собственного будущего и предстоящего выбора пути и места в жизни. Она раз и навсегда поняла, что может очень многое. И что ни на что не имеет права, если самой себе желает добра и покоя.

На переменке к ней подбежала полностью преображенная Танька и принялась утешать. У нее, мол, такое было. Тут главное – в себя поверить! И все будет хорошо.