Новый год плюс Бесконечность

Но самое главное — тогда в его жизни уж точно не будет ни подруги, ни гнезда, ни птенцов. А ведь он мог бы их многому научить, думал Тирд, подставляя натруженные крылья первым лучам белого, почти совсем не греющего зимнего солнца. А всего-то и нужно — сегодня же вечером в укромной темноте голубятни выбраться из ящика с проволочной сеткой, куда его поместят на отдых, найти лазейку и сбежать.

Тирд знал, как в случае чего выбираться из птичьей клетки. В свое время его научил этому хитрому искусству вожак стаи, мудрый Фирст. Нужно было только зацепить клювом крючок и откинуть его в сторону. Тогда одна сторона клетки будет свободной, и можно протиснуться между сеткой и стенкой соседнего ящика.

Однажды Тирд для баловства уже проделывал этот фокус. Потом он, конечно же, поскорее вернул крючок обратно, потому что никогда не мыслил себе другой судьбы, кроме королевской службы, страшно гордился ею и не променял бы ни на какую иную судьбу. Сейчас же голубь вспоминал, как это сделал, и в сердце крепла новая, прежде не знакомая ему уверенность, что все в его судьбе еще можно изменить. Потому что он жаждал вновь увидеть голубку.

Иногда он думал, что крепко виноват перед ней, поскольку не остался в лесу, а покинул ее, пусть даже и по зову долга. Чем далее он размышлял об этом, тем больше и скорее уравновешивались воображаемые весы, на одной чаше которых покоилась его служба и вся предыдущая жизнь, на другой же — любовь и нежность к голубке. Теперь он даже не знал наверняка, что главнее, но чувствовал, что это равновесие шатко и недолговечно. Он все еще гнал от себя мысль, что теперь совершает, ошибку, сознательно предпочтя свое прошлое — надеждам на будущее, о котором он никогда не задумывался. Но он изо всех сил надеялся, что птичьи боги его простят и дадут ему еще один, пусть даже и последний, шанс на любовь.

Только завершить этот полет, отдать то, что должно, и потом он все наверстает, благо обратно его будут нести уже крылья любви. Ведь он не совершил ничего дурного, он просто выполняет свой долг, как и подобает настоящему голубю.

Так думал Тирд, успокаивая и оправдывая себя, в мыслях желая теперь совсем иного.

Шагнуть ей навстречу, заглянуть в кроткие лучистые глаза, осторожно и бережно обнять крылом и тихо шепнуть: ну, вот я и вернулся. Эта воображаемая картина уже не раз представала перед мысленным взором Тирда, покуда он миновал туманные леса, за которым потянулась череда озер. Он был уже на подлете и внимательно оглядывал округу. Сердце его сладко замирало. За ночь Тирд иначе осмыслил свою жизнь, в которой прежде было только объяснимое прошлое и вполне предсказуемое настоящее. Теперь же он впервые думал, мечтал и верил в будущее.

Крылатое будущее, в котором Тирд больше уже никогда не будет одиноким.

Мертвые тела он увидел, когда уже совсем рассвело.

Едва оборвалась белая гладь озерного льда, как взору испуганного голубя открылись десятки людских трупов, припорошенных снегом. Среди них встречались лошадиные туши, и остовы сожженных телег, и оглобли огромных обозных фур. Более всего Тирда привели в ужас дымы, которые еще курились над кучами угольев и пепла. Голубь почти физически чувствовал тепло, медленно уходящее с поля битвы, точно из умершего и остывающего тела. И чем дальше, тем больше было убитых людей и коней — многие сотни поверженных, бездыханных, распростертых на земле, сплетенных меж собой и застывших навеки. Сверху Тирду были видны места, где бой был наиболее яростным и ожесточенным: точно вскипевшие буруны стремительной воды замерли и замерзли то тут, то там; схлестнувшиеся валы воинов в черно-зеленом и темно-синем, разбившиеся друг о друга… И сам Тирд летел над страшным мертвым полем недавней битвы словно маленький осколок живого льда, брошенного в небо невесть чьей могущественной рукой, теперь уже непонятно — в кого и зачем.

Все недавние страхи Тирда разом вернулись.

Он мерно взмахивал омертвелыми крыльями, сердечко камушком билось в груди, и холод сковал клюв, не позволяя издать даже горестный стон. Но шли минуты, и впереди показались палатки и шатры. Вокруг возле разожженных костров медленно двигались и вяло хлопотали люди, готовили пищу, чистили оружие, беседовали или просто молчали. Это был лагерь победителей.

Голубь с надеждой оглядывал их, но пока не видел знакомых цветов. И вдруг впереди мелькнул высокий шест с безвольно повисшим флажком. Это был условный знак для него, почтового голубя. Место, куда он должен был прилететь.

И у входа в шатер стоял знакомый Тирду человек — низенький лысый мужчина, с засученными рукавами серой от постоянных стирок рубахи и в своем вечном кожаном фартуке, скрывавшем весьма объемный животик. Этот человек уже дважды встречал Тирда в этой палатке и угощал нежнейшим распаренным зерном и специально подогретой родниковой водой, слаще которой Тирду не приходилось пробовать нигде, даже в столице. Лысый в фартуке озабоченно оглядывал сваленную возле шатра кучу одеял, лошадиных попон и грязных ковров. И он совсем не смотрел в небо. Потому что здесь Тирда уже не ждали.