Новый год по новому стилю

       — Просто хотел услышать твой голос, — вместо «здрасьте, я ваш папа», сказал Вербов, когда я, на ходу вытирая руки о мокрое полотенце, приняла в последний момент его вызов. — Ты Любу спать во сколько будешь укладывать?

       — Понятия не имею… — чуть не зевнула я сама.

       Полночи я провела над подарком для «папы». Сломав голову, из чего можно сотворить чудо, я выбрала серую шерсть и сваляла стальную крысу. Захочет повесить в машине на зеркало, повесит. Нет — не обижусь, пальцы от иголки уже не болят и глаза уже не в кучку. А что можно подарить человеку, у которого есть все, кроме Паркера, когда на Паркер не хватает? Только символ наступающего года, сделанный своими руками. И вообще стыдно ни разу не взять в руки иглы для сухого валяния. С ребёнком я решилась только на мокрое, и у нас с Любой появились одинаковые бусы из разноцветной шерсти. Ночью я нашла руководство к действию и использовала иглу по назначению. Пару раз укололась, но это было оздоровительное иглоукалывание: я делала подарок для мужчины, оценка которого была слишком для меня важна.

       — Ты все же решил приехать к нам пораньше?

       — Нет, просто… У меня ещё дела. Так во сколько уложишь ее?

       — Не раньше пяти. Иначе она не высидит до Нового года.

       — Отлично. Хочешь я ей почитаю сказку по телефону?

       Я замерла. Нет, зачем так? Она не Илона.

       — Скажи, Люба внешне очень похожа на твою дочь? — сорвался наконец с языка вопрос, крутившийся там с визита в кошачью квартиру.

       — С чего ты взяла? — Вербов замялся всего на пару секунд. — Илона — смуглянка-молдаванка. А чего ты спросила?

       Снова все во мне замерло — не скажешь же, что я не верю в его чувства ко мне.

       — Просто меня смутил взгляд твоей соседки. Думала, девочки похожи…

       — Ты про Софью Васильевну? — и хохотнул, только как-то нервно. — Боже, Лиза, не проси у меня объяснений. В этом году хотя бы. Я хочу побыть для тебя умным и взрослым. Меня дурака ты со временем узнаешь… Идёт?

       Я махнула ресницами в знак согласия. Стояла перед зеркалом в коридоре и видела свои безумные горящие глаза.

       — Ничего серьезного? — спросила я более чем серьезно.

       — Да глупости, конечно. Сейчас понимаю, что глупости… Просто это не только моя тайна, но и отца. Так что сначала я познакомлю тебя с серьезным мужиком, а потом расскажу, какой он на самом деле дурак… Мы оба дураки, так Елена Владимировна считает, а с женщиной спорить чревато. Лиза, я скучаю… Безумно. Но я тренирую силу воли. Не разрешаю себе сорваться к тебе до положенного часа. Так когда ребёнка укладывать? Я хоть буду чувствовать себя при деле.

       — Давай в пять. Ради папы она пойдёт спать. Ради мамы — нет.

       — Зато к тебе, проснувшись, побежит. Я к тебе тоже в девять прибегу.

       — Давай…

       В прихожей было не так жарко, как на кухне, но спина моя взмокла. У него голос совратителя. Почему я раньше этого не замечала? Потому что раньше он говорил со мной лишь как с работником. А сейчас? Я не могла произнести слово, которое очень хотелось озвучить и воплотить в жизнь. Я покрутила у виска пустой рукой без кольца — не много ли я себе надумала?

       В пять? Не забыть бы, да как такое забудешь! Разве можно таким голосом детские сказки читать? Только если про Руслана и Людмилу… Про темное ложе и ожидание первой любви.

       — Люба, ты зачем холодильник открыла? — отлепилась я через силу от зеркала, по контуру которого пастой нарисовала неделю назад зимний узор. Пусть хоть в квартире наступит настоящая зима. — Колбаса до вечера должна лежать в холоде.

       Я повысила голос, я против воли и здравого смысла срывалась на ребенке — без повода. Я — злюка, Гриша прав, но он не прав в первопричине: дело совсем не в том, что я пять лет без мужика. Дело в том, что все эти пять лет я так и не почувствовала себя абсолютно свободной от Кирилла Каменцева. И вряд ли смена фамилии на девичью помогла бы мне абстрагироваться от семейной жизни, которая закончилась, не успев начаться.

       — Люба, давай ты салфетки красивые на стол положишь? — пошла я на примирение с ребенком.

       Потом она чистила с яиц скорлупу, включала и выключала кухонный комбайн, измазалась по уши в селедке, но все же улыбалась уже более часа. И я улыбалась ей в ответ.

       — А теперь умываться и переодеваться.

       Пока не в пижаму. До Гришиной сказки оставалось еще больше часа. Люба надела домашнее, чуть линялое, платье и тараторила, что завтра она обязательно наденет то, что принесет ей под елку Дед Мороз.

       — У нас с тобой еще много дел в старом году, — потянула я ее подальше от шкафа, на дверце которого висела вешалка с нарядным платьем, старым, прошлогодним.

       Но до кухни мы не дошли. Нас остановил звонок в дверь. Домофон молчал. Да и все мы были дома. Кто это может быть? Сердце замерло от нехорошего предчувствия. Очень нехорошего.

       — Не открывай! — потянула я Любу прочь от двери. Пусть оставляет подарок под дверью, как я ему и сказала.

       — Кто там? — как назло, высунулся из двери своей комнаты дед.

       Мое каменное лицо стало ему ответом.

       — Сами открывайте, — сказала я, поняв, что дверь слишком тонкая, за ней все слышно, не поверит, что нас нет дома. — Нас нет! — это я сказала еще громче.