Новый год по новому стилю

       И говорил он явно не о куриных. Огреть бы лопаткой — так умник выбрал момент, когда у меня руки были свободны, потому что захотел заполучить эти руки себе на шею.

       — На нас ребенок смотрит, — прорычала я ему в ухо.

       — Она смотрит в телевизор, — коснулся он губами моего. — И вообще ребенок должен видеть правильные отношения в семье, чтобы выстроить свои, когда вырастет. Только честно, что дурного ты находишь в утреннем поцелуе?

       — В десятом по счету?

       — А ты их считаешь?

       Я не нашлась с ответом, а он нашел мои губы.

       — Сырники сгорят…

       С превеликим трудом я сумела коснуться языком нёба и зубов, не столкнувшись на пути с его языком.

       Гриша не разорвал поцелуя, просто схватил сковороду с огня и держал ее на вытянутой руке.

       — Гриша, ты чокнутый!

       Я чудом сумела оттолкнуть его в грудь, а он, как ни в чем не бывало, схватил из шкафчика блюдо и высыпал на него сырники вместе с маслом.

       — Ну кто так делает?!

       — Тот, кого пытаются накормить не тем завтраком! — Гриша поставил сковородку на соседнюю конфорку. — Мне нужен допинг. Понимаешь? Иначе я сдохну, не добежав до дачи.

       — А ты должен туда ехать?

       Несмотря на дурацкие шутки, с самого утра он действительно выглядел слишком серьезным. Меня затрясло ещё сильнее. Если бы только можно было остаться тут, в окружении роботов, а не ехать туда, где живые люди со своими суждениями и непоколебимыми мнениями о том, кто пара их сыну, а кто — нет.

       — Ну… Да… — протянул он тихо, будто терялся с ответом. — Братья ждут подарки и вообще… Я обещал Любе квадроцикл. А Ленке я обещал показать бабу, на которую променял ее заботу. Поверь, ей там сейчас хуже, чем нам с тобой. Она гоняет засранцев по всему дому, чтобы они убрали за собой свинарник. А они, понятное дело, свинячат еще больше… Мальчики… Что с нас возьмешь? Орать бесполезно, а она орет. Баба, что с вас взять…

Он снова надвигался, а я — отступала к шкафчику.

       — Достань новую тарелку. Я уберу масло. И выключи газ.

       — Ну вот, орешь… Говорю ж, что вы с Ленкой поладите. Она хорошая. А папашу игнорируй. Он плохой — по закону жанра. Хорошим всегда достаются плохие.

       — Ты разве плохой? — увернулась я от поцелуя, и Гриша попал губами в щеку.

       Нет, ну сейчас ты точно пло… плохо воспитан! Нельзя подкатывать к женщине, готовящей завтрак, с грязными намерениями!

       — А с чего ты решила, что ты хорошая?

       Я замерла на секунду, а он растянул паузу секунд на тридцать.

       — Я не хочу сырников, я хочу твои губы, а ты мне их не даешь…

       Его руки с плеч поднялись к шее и тронули подбородок.

       — Гриша, ты можешь хотя бы говорить потише?

       Раз отговаривать от поцелуев его бесполезно, то хоть звук выключу.

       — Я могу сделать телевизор погромче, — прошептал он мне в губы. — Но Люба и так не обернётся: фиксики куда интересней нас с тобой, поверь мне… Я смотрел их с братьями.

       Он не просто поцеловал, он втянул мои губы с такой силой, будто пытался увеличить в объеме.

       — Гриш, да что с тобой?!

       Я держала его плечи на расстоянии вытянутой руки.

       — Нервы… — он улыбался. — И я действительно хочу тебя целовать. Что в этом плохого?

       — Сырники остынут…

       — О, боже… — он театрально отвернулся. — Как вы с Еленой Владимировной похожи! Нам все еще хочется копаться в говне, а ей уже надо руки мыть и марш за стол. Не смог я ей объяснить, что мальчишкам лучше во дворе. Как меня растили? Утром стакан молока и ломоть хлеба в зубы. Днем что сумеешь, в саду найдешь. И вечером — жри, что хочешь. Но хочется просто упасть мордой в подушку и дрыхнуть, — улыбка у Гриши закончилась, на лицо снова наделась трагическая маска. — Я скучаю по тому времени. Не думал, не гадал, что буду сидеть в офисе в строгом деловом костюме и слушать бредни женщины, которую желаешь заткнуть поцелуем… Причем, слушать с каменным лицом.

       — У тебя это очень хорошо получалось.

       — Ещё бы! Я так старался… Не заржать…

       А сейчас расхохотался, да так заразительно, что я сколько ни пыталась надуться, только улыбалась.

       — Гриша, ты меня сейчас обидеть хочешь? — выговорила я с трудом сквозь щиплющий язык смех.

       — Нет, поцеловать… — растягивал паршивец слова и мотал головой, как болванчик. Нет, как болван. Большой! — Поцеловать… Буду обижать тебя, пока ты меня не заткнешь поцелуем сама. Ну, сколько можно напрашиваться на поцелуй? Точно я тебе посторонний…

       Господи, Вербов или Мороз, какая разница, как тебя там зовут — кто же ты, если не посторонний! И я посторонняя, а ты тащишь меня на дачу к своей семье. К семье, с которой ты не в ладах. Так нечестно…

       Я отвернулась, не одарив его поцелуем, и перед моим носом возникло чистое блюдо — все же ГАВ услышал мою просьбу и исполнил. Потом отправился заваривать чай. Все так же без поцелуя. Я плохая? Ну и пусть. Он тоже нехороший. Может, у них в семье и принято целоваться в засос на людях, но это не мой вариант. И уж точно не при пятилетней дочери.

       Завтрак прошёл в натянутом молчании. В королевской тишине, нарушаемой только «пожалуйста» и «спасибо». Гриша дулся — как маленький, но не серьезно. С его стороны это была какая-то странная игра: может, он видел мое напряжение и так по-дурацки пытался его снять?