Я не могла помочь Елене на кухне, потому что Люба, как настоящая принцесса, отказалась принимать участие в спортивных играх, и я не могла оставить ее одну.
— Я ее быстро перевоспитаю, — заявил Гриша мимоходом, желая, видимо, чтобы эта фраза каленым железом выжглась на моем сердце. Он по-прежнему считает, что мое воспитание однобоко, и Любе действительно не хватает рядом папы. Его право… Он это место застолбил.
Да, наверное… Люба слишком девочка. Для него… Он, видимо, не знает, что не все женщины в детстве были сорви-голова… Я не была или просто не помню разодранных колготок и коленок.
— Лиза, Люба умеет читать?
Я чуть не подпрыгнула от вопроса. Не знаю, что меня взбудоражило больше: низкий голос Антона Сергеевича или неожиданность его появления на пороге игровой комнаты. Или все же сам вопрос?
— Умеет…
Это тоже проверка моей состоятельности, как матери?
— Я с ней тогда почитаю, а ты иди на кухню к Лене.
Это меня освобождают, хотя я и не устала? Или все же Ленку? Или пытаются проявить заботу о девочке? Но грубо, по-директорски. Марш на кухню!
— Люба, ты хочешь почитать… — Мне пришлось поднять голову. Она сама поднялась, хотя я и не собиралась искать ответ на лице Антона Сергеевича. Да и какой ответ я могла найти в глазах, спрятанных за очками, в стеклах которых играли блики от ламп, которыми был усыпан потолок. — С Гришиным папой.
Секунда замешательства. С обеих сторон. Или даже с трех…
— Меня можно называть дедушкой…
— У меня уже есть два дедушки, — отозвался ребёнок растерянно, но все же раньше обалдевшей мамы.
Но Антон Сергеевич не растерялся:
— Буду третьим. Пошли!
И протянул руку. И Люба взяла ее, но не так свободно, как с Гришей. Заодно с опаской покосившись на меня. Но я кивнула — за эту неделю я по собственной воле зашла слишком далеко в отношениях с совершенно чужим мужчиной. За спиной горят мосты. Остается только идти вперёд. И чем быстрее я войду в новую жизнь, тем всем будет спокойнее. Всем, но не факт, что мне. Мне будет труднее всех. Хотя моя история даже близко не стояла с тем, что выпало на долю Вербовых. Нам ли, Любаша, быть в печали…
— Извини, что так грубо, — этими словами встретила меня Елена, и я поняла, что помогать ей ни в чем не надо. — Антон без дела слонялся.
— Люба любит книжки, — ответила я совсем тихо.
— Вот и хорошо. Хочешь чаю?
Я мотнула головой. Мне хотелось уйти. Уехать в Пушкин… Как-то неспокойно прошло знакомство с будущей семьей. Будущей… Я села на стул, потому что положение было действительно хоть стой, хоть падай. Неделя… Это, конечно, не пять новогодних минут, но не намного больше.
О чем мне говорить с этой женщиной? Я и с ее пасынком не особо говорила. Больше целовалась. Вот и доцеловалась…
Елена Владимировна смотрела на меня дружелюбно, хотя и решила заполнить на меня анкету, от любимого цвета до любимого эстрадного исполнителя. Шутка. Она расспрашивала меня про семью. Настоящую. Ту, в которой я жила достаточно счастливо до своего решительного желания уехать покорять Питер. Рассказывать было особо нечего. Обычная семья: мама, папа, сестра и ее семья. И, честное слово, впервые я радовалась, что мне нечего рассказать. У меня обычная, то есть нормальная, семья.
— Моя королева еще жива?
Гриша не подошёл с поцелуем, за что я была ему безумно благодарна. Мне хватило его взгляда, который читала не я одна, но и Елена Владимировна.
— Где твоя гитара? — решил отвлечь внимание мачехи коварный пасынок.
И только она ушла с кухни, вцепился в меня обеими руками.
— Впервые мне очень хочется, чтобы в этом доме меня быстрее послали в баню, — уложился он с речью в долю секунды, чтобы в следующую поставить жирную точку поцелуем. Или многоточие.
Я косилась на арку в страхе быть пойманной с поличным. Ну да, я украла у них Гришу. На Новый год. И надеюсь, не один.
— Гриш, не здесь…
Я вывернулась, теперь за мои губы отдувалась шея.
— Ну что ты делаешь?
Я уперлась руками ему в грудь, чувствуя приятное и недопустимое сейчас тепло, которое сожжет меня огнем, продли он ласки хоть на секунду.
— Гитару настраиваю…
Он отступил от меня за секунду до появления мачехи — у него точно тонкий музыкальный слух.
— Минуточку тишины, — попросил Гриша, усаживаясь на стул с гитарой и телефоном, чтобы подкрутить колки. Мои нервы он натянул до предела. Только бы они не лопнули раньше времени. — Что сыграть?
— Мою любимую. Румынскую.
Гриша подмигнул мачехе:
— Я не могу петь ее при Лизе.
— Почему?
— Из-за содержания.
— Но мы-то слов не понимаем, — настаивала мачеха.
Гриша откинулся на спинку и качнулся на стуле:
— Но я-то знаю, о чем пою… Я почти женатый мужик, и мне нельзя такое петь…
— Гриш, ты можешь без подколов?! Спой уже что-нибудь… А то без ужина оставлю!
— А я его ещё не заработал? Я семь потов спустил с твоими детьми. Мне срочно нужно в баню…
И глянул на меня.
— Я все помню… Пой. Потому что я уже не помню, когда ты в последний раз мне пел…
Гриша начал с медленного перебора: