Новый Год - страшная сказка!

Игорь не помнил, когда его оставили одного. Захлебываясь слезами и злостью, он просто бил пол кулаками, давно разбив костяшки в кровь, пока не замер скрючившись на полу.

А склянка с тихим звоном упала со стола и закатилась под кровать. До лучших времен.

7. Чайка — Сказка о последнем дне (Меламори)

Метель скреблась в окно палаты цепкими снежными коготками. Надя лежала на больничной койке, забывшись поверхностным, тревожным сном. Я взял ее за руку, сжал пальцами прохладную, влажную ладошку. Надя улыбнулась не просыпаясь.

За спиной послышалось деликатное покашливание: в дверях стоял Надин лечащий врач. Он коротко кивнул, приветствуя меня, и жестом пригласил выйти в коридор, чтобы не разбудить свою пациентку.

На серых коридорных стенах играли слабые блики, порожденные лучами тусклых ламп дневного света. Врач, опытный онколог, стоял передо мной и мялся, как интерн-первогодка. Я знал, что он хочет мне сказать, и он знал, что я знаю. И все равно слова дались ему с большим трудом.

— Алексей, Вам нужно готовиться.

— К чему? — я старался говорить безразличным голосом. Ответ я знал, но с каким-то садистским удовольствием заставил себя выслушать окончательный приговор.

— Мы не можем остановить рост опухоли. Все наши усилия оказались напрасны. Ваша жена умирает.

— И сколько?..

Доктор нахмурился, покачал головой.

— Точно не знаю. Может быть — день, а может — неделю. Опухоль дала метастазы, есть возможность поражения ствола мозга, и все зависит от того, как скоро перестанет функционировать дыхательный центр.

— Ясно. Я могу забрать Надю домой? Новый год все же. Хотелось бы… устроить ей праздник…

— Да, конечно, — доктор помялся еще немного, достал из нагрудного кармана визитку, протянул мне.

— Вот, возьмите. Телефон опытного психолога, моего друга. Примет вас в любое удобное вам время, я попрошу сделать скидку.

— Спасибо, — я безропотно взял плотный прямоугольник картона, хотя знал, что ни одному врачу вылечить мою боль будет не под силу.

Домой мы поехали утром: Надя в последнее время спала плохо, и мне не хотелось прерывать ее сон. Дома она могла уже не заснуть. Я просидел всю ночь у больничного окна, заглядывая в сердце снежному вихрю, раскинувшему сизые крылья над городом. Внизу проносились куда-то по своим делам суетливые автомобили, я смотрел им вслед и пытался угадать, кому и какие подарки они везут. Глупое занятие, но думать о своих проблемах было выше моих сил. Нормальная человеческая реакция.

Дома я постарался заняться обычной предпраздничной суетой. Продукты, коробки с елочными игрушками и гирляндами, подарки, звонки родственникам. Несмотря на плохое самочувствие, Надя в постели лежать отказалась наотрез. Была весела, приветлива, пошла на кухню и помогла приготовить салат; порезала палец, расхохоталась, обругала себя за неуклюжесть и убежала обрабатывать ранку перекисью. Я улыбался в ответ, обнимал за плечи, гладил отросший после химии ежик темно-русых волос, говорил ей, какая она у меня красивая. Говорил… и не кривил душой. Красивая, большеглазая, как испуганный олененок, она всегда была для меня волшебной феей из детского сна. В нашем дуэте она была первой скрипкой, примой, тянущей за собой меня, будто какой-то неуклюжий, низко гудящий контрабас. А теперь я несу на руках ее.

В гостиной бормотал телевизор: показывали какой-то новогодний концерт, благо, эфир в это время богат на подобные передачи. Никто не обращал на него внимания, но шумовой фон в квартире он создавал, полностью справляясь со своей функцией. Надя взяла с полки книжного шкафа увесистый альбом с фотографиями и стала их рассматривать, улыбаясь некогда остановленным мгновениям прошлого. Каждое фото было подписано ее рукой. Я присел, приобнял за талию, поцеловал в висок. Она провела тонкими пальцами по матовой поверхности фотокарточки.

— Ночевала тучка золотая, — прочитала Надя подпись под фото, спросила:

— Помнишь, какими мы тогда были счастливыми?

Я помнил. Помнил то утро. Как-то так получилось, что с вечера возле постели — рукой подать — лежала моя фотокамера. Проснувшись и оценив всю прелесть момента, я осторожно, чтобы не разбудить спящую у меня на груди Надю, сфотографировал нас с вытянутой руки. Не навечно, но надолго, я сохранил все: мою довольную улыбку, ее трогательную беспомощность — наше медовое, теплое счастье.

Что-то в Надином лице изменилось, она посмотрела мне в глаза и спросила:

— А она будет красивая?

У меня в горле застрял ком, но я, все же, нашел в себе силы спросить:

— Кто?

Надя светло улыбнулась:

— Та, которая займет мое место.

Я устало прикрыл глаза. Что я мог ей ответить? Что?! Что бы любой из вас ответил на это?

— Извини, — смутилась Надя, — глупость сморозила. Слушай! Давай поедем на дачу! Там настоящие ели, никого нет, даже этого дурацкого бормотальника, и речка рядом с домом. Можно слушать, как подо льдом перекатываются глубоководные течения. И смотреть на звезды. В городе совсем нет звезд!