Новый год в октябре

Из кабинета Далина, растоптанный, вспотевший, кипящий злобой и одновременно удрученный Прошин отправился в лабораторию. Утешало то, что денег у медиков уже нет, а распоряжение Далина напротив, есть, и теперь работу над анализатором, связавшую руки, можно смело приостановить. Вернувшись, Бегунов уже ничего не повернет вспять. А Лукьянов и подавно. Упущенное ими время сработает на него. Предстоят, правда, нелегкие объяснения… Однако не привыкать!

Он стремительно вошел в лабораторию и, резко остановившись, оглядел всех взором, как ему представлялось, испепеляющим.

– А–га! Чудесно! – сказал он, будто что–то пережевывая. – Вся оппозиция в сборе. Так, как я и мечтал. Объяснять вам ничего не буду, – продолжал он при всеобщем внимании. - Скажу только, что впредь никаких несогласий с моими приказаниями я не потерплю. Это раз. «Отпустите к врачу» или «на похороны троюродного дедушки двоюродной тети» – с сегодняшнего дня подобные прошения не принимаются. Перерыв на обед – ровно полчаса. Чаепитий хватит – дома устраивайте чаепития. Ясно? За нарушение – выговор. И так далее. Закона, если вы уж такие законники, я этаким террором не нарушу. Наоборот. Затем. За невыполнение задания в срок – объяснительная записка. За опоздание на работу– тоже. Будильник не проснулся или у трамвая колесо спустило – мне все равно. Хорошие, человеческие отношения кончились. – Он посмотрел на часы. – Кончились сегодня, перед концом рабочего дня. Кого не устраивает предложенный стиль работы – милости прошу, заявление…

– Есть власть, основанная на авторитете, а есть авторитет, основанный на власти, – покачиваясь на стуле, молвил Чукавин. – Мы плохо сработаемся, Леша, смотри… Не советую проявлять ефрейторские манеры, здесь не взвод новобранцев.

– Да, тут генеральская рота, каждый сам себе командир, – согласился Прошин, присаживаясь на край стола. – Но я ввожу новый устав, господа генералы. И извольте чтить его с послушанием и кротостью новобранцев.

Все молчали. Чукавин сжимал кулаки. Лукьянов, улыбаясь, смотрел в окно. Авдеев, морща лоб, силился оценить ситуацию.

«А Коля… знал? – спросил себя Прошин. – Неужели и Коля? Нет, он бы… А Серега?»

Глинский, опустив глаза долу, прибирал на стенде. Лицо его выражало лишь одно: сосредоточенную умиротворенность.

– Я пошел, – хрипло сказал Прошин. Глинский, возьмите документацию по «Лангусту» – и ко мне.

В кабинете Прошин взял Глинского за отворот пиджака.

– Знал? – оскалив зубы, спросил он.

– Да ты… с ума сошел! – Тот развел руками и подогнув колени, даже присел.