Новый год в октябре.

– Договор.. о научном содружестве, что ли? - Воробьев бессмысленно заламывал палец за палец. - По-моему, так. Временно мы не оплачиваем ваши труды. Нет фондов. Но как только их выделят… Минуту, - он потянулся к грязно-белому телефону. - Я все разузнаю…

– Не утруждайтесь, - сказал Прошин, мучимый желанием скорее выбраться из этих стен

– С официозами я разберусь сам. Лучше подскажите, где мне найти Татьяну Русинову.

– Таню? А вы разве знакомы?

– Это жена моего школьного приятеля…

– Серьезно? Надо же как… бывает. Отделение общей онкологии, третий этаж. Только наденьте халат и колпак. Впрочем, я провожу…

– Не надо. - Прошин брезгливо принял протянутую ему экипировку. - А все же, - заметил он, застегивая халат, - природа мудра. Болезни отсеивают слабых, совершенствуя будущие поколения.

– Видите ли… - донесся ответ, - у меня от рака умерла мать…

– Простите, - смутился Прошин, - Я имел в виду чисто филосо…

– Третий этаж, - устало морщась, сказал Воробьев.

Только очутившись в коридоре, Прошин понял, что так удручающе на него действовало: в кабинетеВоробьева, под землей, не было окон.

Таня даже не обернулась, занятая разглядыванием на свет предметного стеклышка с какой-то фиолетовой кляксой. Здесь, в казенной обстановке, одетая в белый халат, она показалась Прошину чужой, недоступной, и мысль о том, что он близок с этой женщиной, вселила чувство неловкости и желание скорее затворив дверь, уйти, но уходить была поздно: она уже смотрела на него, и недоумение в ее глазах соперничала с радостью.

– Ты как… здесь?..

– Что значит «как»? - изображая ответный восторг, спросил он. - Я на работе… поскольку командирован к некоему Воробьеву.

– Понятно. Как в Индии? - Она сдернула с головы колпак, вытащила заколку, рассыпав по плечам тугие черные пряди волос, и сразу стало той, прежней Таней — знакомой, близкой, но первое чувство отчуждения и скованности осталось и, подавив непринужденность, заставляло теперь вести тягостную игру в приветливую разговорчивость.

– В Индии? - Он пожал плечами, не зная, как бы скупее и точнее выразить пестроту одна за другой вспыхивающих в памяти картин. - Нормально… Бусы тебе привез. Из аметиста.

Скованность нарастала. Главные темы исчерпались, и сейчас предстояло найти другой пунктик беседы, причем найти срочно, иначе, оборвав якоря, выплывет утопленницей прискорбная истина: если любовникам не о чем говорить, значит… И тут он понял, что настроение обремененности, охватившее его в первые минуты, не было случайным, что зря он зашел сюда, как и вообще зря когда-то связал себя с этой женщиной, ставшей сродни неотвязной, дурной привычке, бросить которую столь же необходимо, сколь и трудно. Никогда ему не было по-настоящему легко и хорошо с ней, да и как могло быть такое, если между ними стоял его друг — ее муж; и оттого чувствовал себя Прошин подонком, воришкой, тем более знал, что не страсть и даже не увлечение стянуло их путаным, мертвым узлом, а ее слепая попытка освободиться от привычки к нелюбимому мужу и его довольно несложный расчет в обзаведении удобной любовницей без надежд и претензий.

Пауза становилась невыносимой, до горечи смешной, трясина ее готова была сомкнуться над их головами, и глаза Тани, поначалу блестевшие радостью, скучнели в досаде, что, кольнув самолюбие Прошина, ослабило в тот же миг и обруч дурацкого онемения.

– А как Андрей? - спросил он, устало потерев пальцами веки.

– Сегодня в командировку. Во Францию. Вы с ним везучие в смысле заграниц.

– Может… я приеду?.. - спросил он, принимая отсутствующий вид.

Так было всякий раз: договариваясь о свидании, он невольно робел, не веря в ее согласие, и потому спрашивал неопределенно, вскользь, с некоторым даже внутренним страхом, готовый в любой момент отшутиться…

– Заезжай, - безразлично кивнула она, и, ощутив в ее состоянии нечто схожее со своим, Прошин мягко привлек ее и с той же затаенной опаской коснулся губами щеки.

«А девочка стареет… Морщины».

– В двенадцать… - уточнил он, тут же прикинув, что потом по телефону, на расстоянии, можно легко от встречи и уклониться…

Кажется, все… Ан нет; надо опять найть два-три заключительный слова, но слов нет, и снова пауза.

– Я страшно тороплюсь, - пробормотал он. -Проводи к Воробьеву, а то в ваших казематах заблудишься — не доаукаешься.

Шли молча. Тускло блестели пятаки плафонов на потолках, из лабораторий доносились голоса, звон пробирок, шум воды; мелькали в полумраке коридоров белые пятна халатов…

– Ну вот… пришли. - Она сунула руки в карманы халата и опустила голову, словно чего-то выжидая.

Новая задача — прощание. Деловито бросить «пока» - некрасиво; играть в искренность - дикий, неимоверный труд… Хотя вот прекрасный вариант… Он приподнял ее подбородок, ласково и твердо посмотрел в покорные, любящие глаза.. Они быстро и осторожно поцелова лись, тут же смущенно отступив в стороны — в больнечных стенах любовные лобзания выглядят по меньшей мере нелепо… Прошин, храня улыбку, нащупал за спиной ручку двери.