Новый год в октябре.

…Он сжато и очень уверенно говорил, шурша рулонами бумаги, и осекся лишь раз, вспомнив нечаянно утреннюю встречу на перекрестке. И лишь на мгновение… Было тихо и скучно. В скрещении солнечных лучей, с трудом пробивавшихся через мутные оконные стекла, клубилась пыль, поскрипывали шененги кресел… Кто смотрел на часы, кто в пространство; Бегунов бесцельно водил ручкой по бумаге, вычерчивая геометрические фигуры, и изредка кивал Полякову — единственному, который то и дело испрашивал у него дозволения задать диссертанту вопрос и задавал его — с ядовитейше- добродушной интонацией и, всякий раз получив сухой и четкий ответ, садился на место, смущенно разводя руками. Схватку злодея-оппонента и умницы- диссертанта они разыграли превосходно, но вскоре поняли, что вполне могли обойтись и без нее — своими придирками Поляков только всех раздражал. Второй оппонент — сонный, седобородый старичок с перламутровым носом и склеротическими прожилками на шеках, в пенсне и академической тюбитейке — регулярно

и благосклонно наклонял голову, видимо не очень-то вникая в суть доносившегося извне; третий — Таланов — грозно помалкивал. И, как только Прошин закончил, встал и, попросив у Бегунова слова, сказал:

– Красиво. Очень красиво… И чувствуется многолетняя, кропотливая работа, проведенная диссертантом… Но прошу прощения… Я слабо понимаю практическую ценность работы, прошу прощения…

– Моя работа имеет конкретное значение для интегральных схем, внедряющихся в радиофизическую аппаратуру, - «на дурака» отчеканил Прошин фразу из поляковского сценария.

Смысл сказанного им дальше никто из присутствующих до конца уястить не мог. Он и сам туманно представлял себе этот смысл, твердя зазубренные слова, пространно ссылаясь на авторитеты и помня напутствие Полякова: «Выучи и дуй. Знаток микроэлектроники на защите будет один. Я. Но если Таланов и дока, то пусть попробует опровергнуть… Я, например не смогу. Чтобы опровергнуть, надо всему нашему НИИ проверять эту брехню эксперементально».

Выслушав ответ, Таланов замычал, якобы постигая идею, и сел.

Слово попросил Поляков.

– Мне хочется отметить, - с чувством сказал он, - оригинальность диссертации. Имея под собой, фигурально выражаясь, чисто радиотехнический фундамент, она тем не менее выходит в область интегральных схем… Я возлагаю ответственность в вопросах радиофизики на более компетентных коллег, присутствующих здесь, но, что касается микроэлектроники, нахожу работу диссертанта чрезвычайно серьезной и, главное, актуальной.

Очень, очень интересно!

Все развгралось превосходно: Авдеев смастерил красивую игрушку, а Поляков придал игрушке значимость — будто выдал детский грузовичок за настоящий, убедив, что грузовичок так смотрится с крыши высоченного дома…

Проснулся и дедушка в академической тюбитейки.

– Ну, я скажу без обидняков, - важно осматриваясь по сторонам, начал он. Честно скажу. Вот… Честно. Ничего я в работе товарища Прошкина не нашел. Вот… Никаких погрешностей, никаких помарок. И посколько, можете поверить не слово, я в силах оценить практическую ценность труда, то без обидняков скажу: ценность есть!

Бегунов приподнялся, обвел внимательным взглядом Прошина и Полякова, будто что-то хотел сказать им…

– Как научный руководитель, я считаю работу законченной и… - он усиехнулся, - ничего не остается делать, как присоединиться к предыдущим ораторам.

Все мило и как бы понимающе заулыбались.

После голосования Прошин разродился благодарственной речью к руководителю, к оппонентам, отпустил несколько слов о своей неизмеримой радости при мысли о применении своего труда на практике, о скромном вкладе в науку во имя прогресса и так далее… Он любовался собой как бы со стороны: веселые голубые глаза, загорелое лицо, белозубая улыбка. Голливудский супермер… А что? Чем плохо быть голливудским суперменом? И тут ошарашивающая догадка обожгла его… А ведь игра-то — все, кончилась!

Осталось утвердить диссертацию в ВАКе — а ее утвердят, потому как прицепиться не к чему, затем передать лабораторию Глинскому и заказывать билет в Австралию… Он вы играл. Но… дальше-то что, дальше?

Он растерянно смотрел не поднимающуюся с кресел ученыю массу, идущую поздравить его — бессовестного проходимца, на доску в меловых разводах, и стало ему вдруг до горечи и боли одиноко и грустно. Он пожимал чьи-то руки — сухие, потные, сильные, трясущиеся; видел перед собой плавающие улыбки, очки, седины, раскланивался в ответ на похвалы… И думал: дальше-то что, дальше?!

А потом все исчезли, он остался в пустой аудитории один, сел в кресло, закрыл глаза и увидел перед собой сына, державшегося не за его руку…

«Доктор наук Прошин А. В., - мысленно констатировал он. - А дальше что? Дальше-то…

А?»

«Вот и лето кончилось», грустно сказала в коридоре какая-то студентка, прищурившись, глядевшая в окно.

Прошину показалось, что он уже встречал ее… Но где? Когда?

И только выйдя из института, понял, что это была Ирина.

* * *