Новый год в октябре

Гога развернулся к Прошину. Это было чудовище, возвышавшееся более чем на два метра, с неправдоподобно широкими плечами и вросшей в них небольшой головкой; чудовище, выражавшее бесповоротно агрессивные намерения.

Я… подонок? — искренне поразилось оно и наотмашь врезало кулак Прошину в грудь.

Ощущение, будто пивной кружкой по ребрам… Дыхание остановилось. Перед глазами проплыла, колыхаясь, черная штора. Но опыт когда-то умелого, выносливого борца, прошедшего курс кун-фу, этот опыт помог еще не совладавшему с болью Прошину не только не отпрянуть, но и, схватив эту ручищу-молот, провести «зацеп изнутри». Вернее, попытаться провести. Сдвинуть ногу Гоги было равносильно тому, чтобы сдвинуть телеграфный столб. Тем более, тут же Прошин с растерянностью отметил, что поднимается вверх…

Гога держал его на вытянутой правой руке, левую отводя для удара.

«Левша, — спокойно отметил Прошин. — Но не лесковский…» И с силой двинул Гошу в живот мыском ботинка.

Нога отскочила назад, как от туго накачанной автомобильной камеры, а удар прешелся Прошину в плечо.

«Вот тебе твое высокое благородство, — участливо сказал Второй. — Сейчас из тебя сделают мартышку. Герой! Куда полез? В пошлую, уличную драку…»

«Так получилось…» Прошин скосил глаза на стоявших с открытыми ртами Борю и золотозубого. Ждать помощи от Бори не приходилось. Боря находился под сильным впечатлением и был недееспособен. Друг Гоги, напротив, склонился к действиям радикальным, хотя далеко не эффективным; с собачьим каким-то озлоблением, подвывая, он вцепился Прошину в дубленку и повис на ней, только мешая Гоге и создавая дополнительную нагрузку. Прошин крякнул и лягнул золотозубого в пах. Получилось довольно метко. Золотозубый охнул, упал на карачки, пополз, держась рукой за поврежденное место; потеряв шапку, ткнулся лицом в сугроб и затих.

Такое положение вещей Гогу расстроило. Удары не достигали цели, противник был до отчаяния увертлив и даже вывел из строя старшего товарища. Гога опустил Прошина на землю.

Ты — сука! — с чувством сказал он и, откинувшись, размахнулся для убийственного удара.

Но как только одна нога Прошина нащупала опору, другая автоматически пошла на подсечку…

Гогины башмаки блестнули в свете задумчивых фонарей подкованными подошвами, и, со звуком упавшего комода, он расположился на тротуаре.

Прошин зыркнул по сторонам. Со всех сторон к нему направлялись какие-то люди. Конечно, когда кто-то лежит, а кто-то стоит, самое время подойти!

Он схватил ничего не соображающего Борю за руку и побежал, волоча его за собой, к машине.

В переулке Прошин остановился.

Вот что, — проговорил он, хватая морозный, режущий горло воздух. — Выжди немного… До фильма еще… — Он посмотрел на руку. — А часы забыл…

Еще пять минут, — угодливо подсказал Боря, так и не узнавший его в темноте.

Успеешь. Бывай. — Он толкнул его в плечо и пошел к машине.

«Она действительно похожа на Ольгу, — думал он, выруливая на проспект. — Не видел ее нового мужа, но он наверняка такой же, как этот… Им почему-то нравятся такие… Такие как все!»

------------------

Прошин пригласил Авдеева в гости.

Тот прохаживался у стены книжный полок, созерцая старинные книги серебрянных переплетах, иконы, картины, трогая сталь древних мечей и очумело цокая языком.

Талантливо живешь, — говорил он. — Ох, талантливо живешь, Леха! Прийдут с обыском — все в музей. Откуда у тебя?

Любимая бабушка, — сказал Прошин. — Светлая была женщина. Добрая, умница. На французском без акцента… Она меня и воспитала. Ладно. Не стоит травить душу. Марш мыть руки. Водка прокисает.

Старик, — захлопал Авдеев глазами. — Это что, телевизор?! Это же сколько по диагонали? Метр? Не, больше… Откуда? Тоже что-ли от ископаемой бабуси?

Ты!.. — Прошин скрипнул зубами. — Бабуси ископаемые у тебя были, понял?

Ладно…садись. Давай выпьем. — Он разлил водку и ловко надел на вилку сопливый маринованный гриб. — За то, чтоб нам везло, — сказал он, чокнувшись с бутылкой. — Пей, Авдеев, пей, пока печень твою не бросили небрежным жестом в оцинкованный тазик с надписью «Морг»

Я все же завидую Роме… Действительно, умирать, так в горах, на леднике… Никакие студенты тебя препарировать не будут, никакие черви не доберутся… Бр-р! А там наткнутся на твой свежезамороженный трупик потомки, оживят, и начнешь ты среди них — чистых, умных, не употребляющий водяры — чудесную, полную смысла жизнь…

Авдеев пил водку судорожно, с закрытыми глазами, покрасневшим от натуги лицом.

Нездоровая его кожа собралась морщинами, длинные нечесанные пряди волос свисали до подбородка. После третьей рюмки водки с Авдеевым случилась метаморфоза: он стал заносчив, высокомерен и хамоват.

Без меня вы…ничто, — сказал он. — Абсолютно.

Конечно, — подтвердил Прошин, изучая этикетку на бутылке. — Без тебя мы провозились бы с анализатором лет десять. С тобой — лет шесть. Ты у нас гений, Коля, я чистосердечно…

А ты знаешь?… — Авдеев оглянулся по сторонам. — Анализатор ваш ничего не изменит. Датчик не главное. Дело… в приемнике!