Новый год в октябре

…В автобусе стихало эхо возмущенного и испуганного вопля. Прошин оторопело повел глазами. Он находился на прежнем месте, держа в руках шляпу и парик впереди сидевшей дамы вида чрезвычайно сурового и неприступного. До сей поры дама увлеченно читала сатирический журнал «Крокодил», валявшийся теперь в проходе.

Простите, — промямлил Прошин, возвращая жертве ее аксессуары. — Мне стало плохо…

Дама пребывала в шоке и потому покорно молчала. Прошин, качаячь, встал и двинулся к выходу.

В милицию таких надо, — раздался чей-то рассудительный бас. — Хулиганье!

Нажрутся, а потом безобразят!

К нему уже нерешительно направлялись энтузиасты, но, отодвинув створку двери, Прошин выскочил из автобуса на ходу.

Мистика, какая-то, шептал он, красный от стыда. — Галлюцинации, что ли? Во дела.

Сердце прыгало у него в груди.

Он извлек из кармана пузырек и, с наслаждением грохнув его об асфальт, быстро зашагал по грязному, истоптанному снегу тропинки, пересекавшей широуий газон скверика.

------------------

А Поляков преуспевал! Прошин понял это еще тогда, у Тани, но сейчас, разоблачаясь в прихожей, поразился: мягкий зеленоватый свет, струящийся из каких-то конусов на отделанном красным деревом потолке; блестящий рычаг вешалки, подхвативуий его пальто и скрывшийся вместе с ним за раздвижными дверцами шкафа, принявшими вид резного панно; еще пяток различных фокусов…

Они вошли в комнату, и автоматически вспыхнул свет.

Вот, — поднял руку хозяин. — Квартира — робот. Двадцать первый, по видимоси век.

Но от двадцать первого века в комнате присутствовал только этот неестественный, цвета морской волны, свет — какой-то ощутимо-плотный… В остальном же здесь прочно обосновалось изысканное антикварное средневековье. Тут были и шкуры зверей, устилавшие пол, и тяжелая позолоченная мебель с гнутыми ножками, и пухлые, в потрескавшейся коже переплетов фолианты, жавшиеся друг к другу за узорчатыми стеклами нишах старинных книжных стеллажей.

Поляков чем-то щелкнул, дверцы секретера стрельнули вбок, и, волоча за собой молочнобелую змею провода, на Прошина выкатился уютный сервировочный столик: бутылка «Наполеона», два серебряных наперстка, конфеты и тонко нарезанный лимон на японском фарфоре.

«Пижон», — тускло подумал Прошин.

У меня сегодня такое ощущение, — Сказал Прошин, морщась от конфеты, в которой было пойло раза в два крепче коньяка, — будто я наелся стекла… Ладно. К делу. Я вляпался в скверную историю, и мне нужен совет.

И он рассказал все, даже о симуляции сердечного припадка, после чего они хохоталь так долго и весело, что у Прошина соскочили очки, опрокинув наперсток с коньяком.

Ну, Леша, история твоя не из ароматных… — Поляков вытирал лужицу на столике.

Но сам виноват. Мещанский у тебя кругозор. Надо же: такой вроде умный и такой дурак. И детали есть, и связи, а все как торшер без лампочки, стоит, пылится. А нет, чтобы создать свой круг. Чтобы и в НИИ все свои были, и на кафедре, и в вузах… А ты? Оглянись! У продавцов своя компания, у журналистов своя, у… куда ни сунься! У меня тоже. А у тебя?

Да откуда их взять, людей этих? — вопросил Прошин с мукой в голосе. — У меня есть народ… Машину сделать, ну…телевизор…

Телевизор… — Взгляд Полякова нес сочуствие. — Сам ты телевизор. Тебя только включить надо. В сеть. Людей откуда брать? Да их дивизии! Подойди к троллейбусной остановки в час пик и смотри. Кто первый в дверь заскочит, за шкирку и в мешок. Через час будешь иметь человек десять. Прытких и ловких…

Все это прекрасные схемы, — вздохнул Прошин. — Но в настоящий момент я сам в мешке. И как выбраться из него…

Я размышляю, — кивнул Поляков. — И уже почти знаю, что делать. Не скули, парнишка, все будет в полном о-кее. Я, Леша, беру над тобой опеку. Гляди… — Стеллаж с книгами отделился от стены, открыв черный прямоугольник взода в сиежную комнату; вспыхнуло голубое сияние, и перед Прошиным действительно предстал двадцать первый век.

Он увидел маленькую, великолепно оборудованную лабораторию. Стены, заставленные приборами, высокое кресло на ножке- стержне, стенд, а на нем интсрументы для тончазшей пайки и измерений; какие-то щипчики, лапки; микроскопы в золотистой полиэтиленовой пленке… И все сверкало цветным пластиком, хромом и чистотой.

Свет погас, стеллаж с книгами отъехал на прежнее место, и вокруг вновь возродилось средневековье на переломе к ренессансу.

Вторая комната, — пояснил Поляков. — Вопросы есть? Поясняю. Я надомник.

Понимаешь, в последнее время народ резво берет западную аппаратуру…

Ты чего… мастер дядя Вася?

В самую, старина, точку. Звучит оно, конечно, пошловато, но дело в масштабе…

О! — Он тряхнул толстенной записной книжкой. — Здоров талмуд? Клиентура…

Тебе надлежало родиться и жить в западном полушарии, — устало заметил Прошин.

Мне, да и тебе, — Поляков щурился от табачного дыма, — жить именно здесь надо.

Да! — вспомнил Прошин, кинулся в прихожую и вернулся с портфелем. — У меня есть бумага с подписью Бегунова. Чистая. Вот.

Липа? — деловито спросил Поляков, разглядывая подпись.

Все подлинно! Это случайно вышло. Лист прилип…

А Бегунов? Он в курсе твоих…