Новый Голем, или Война стариков и детей

Семь месяцев назад Константин Валерьянович, пражский культур-атташе, кормя меня ужином при свечах и камине в посольской квартире своей, дубовыми панелями и размерами напоминающей Ставку Верховного Главнокомандующего, рассказывал между салатом-оливье и осетриной по-монастырски, что согласно агентурных данных, но они уже рассекречены, Юлий Яклич, даже в “Московских новостях” об этом писали, глиняный шмат с чердака Староновой в шестьдесят восьмом году, по личному указанию Дубчека, был тайно вывезен в ЭфЭрГэ и передан там американской военной разведке. “Сначала-то его Дубчек сам оживлять собирался, чтоб на наши... на танки Варшавского д‹говора напустить, но не вышло у них, заклинаний каких-то, вероятно, не знали. Ожить он вроде как ожил, но с концами не очнулся”. С авиабазы под Франкфуртом спящего глиняного человека отправили спецрейсом в г. Фифроум, Коннектикут, где его стали будить с помощью военных раввинов. Но так и не добудились, 

по агентурным сведениям. “Дальше след его, к сожаленью, теряется, а вам что, для пьесы новенькой нужно, да?” Константин Валерьянович осторожно промокнул салфеткой усики в виде маленькой фигурной скобки, лежащей - с некоторым отступом от края - на бледной, слегка оттопыренной верхней губе, и зачем-то прибавил: “Конечно, сейчас, Юлий Яклич, произошла коренная переоценка этих событий, омрачивших традиционную российско-чехословацкую дружбу”.

- Слышь, Капля, я вспомнил - я еще, кроме музея естественной истории, хочу посетить еврейских реликвий. Мне для романа надо. Сходишь со мной?

- Какие у нас еврейские реликвии, тёха?! Ты, вообще, что имеешь в виду? Любавичского ребе резиденцию? Так там надо записываться за полгода и мажордому с церемониймейстером на лапу давать.

- Можешь ты мне узнать адрес нью-йоркской квартиры Мерилин Монро?

“Лендровер” вильнул огороженным блестящими трубками передом. Сзади и сбоку негодующе загудели и взвели курки вынутых из-под сидений обрезов. Папа проснулся на заднем сиденье: “Яша, приехали?” - “Да что вы, дядечка Яша, мы ж еще даже на Бруклин не съехали. Мы только с ума съехали, особенно вон сынишка ваш, Великий Писатель Земли Русской, вэпэзээр грёбаный”.

- Желаю совершить паломничество к обиталищу еврейской мученицы, злодейски убитой евнухами цезаря, - упрямо сказал я. - Или брата цезаря.

- Но почему еврейской? Почему, почему, почему? - вопил Капельмейстер, перекрывая гудки встречных и поперечных машин, не говоря уже о своей собственной.

- А кто за Артура Миллера замуж выходил и обращался? Ее ж не исключали потом, кажется? Из лона, я имею в виду, Авраама, Исаака и Якова.

- Якова, - проворчал Джек Капельмейстер. - Якова, да не всякого. ...А почему тебе, собственно, не переехать в Америку жить? Просто не понимаю, какого-такого заговенья морковкина ты еще там дожидаешься. Пока турмалаи присоединят город-герой Ленинград к великому финно-угорскому рейху?

- Нет, старик, в Америку я не могу. Мне это опасно. В Америке указом Сената от седьмого девятого шестьдесят первого запрещается употребление более одного прилагательного на одно существительное письменного текста. В некоторых штатах, например, в Техасе, за это полагается электрический стул. А стул у меня и так электрический, от канадской клюквы размером с коктейльные помидорчики, которую подавали в самолете “Прага, Рузине - аэропорт имени Кеннеди”. На сладкое.

...”Ну вот, “Зенитушка” наш прокакал опять “Спартачку”. Ох, нету, нету Левина-Когана лысого. И Бурчалкина Левы”, - сокрушенно сказал папа и тихо поскрипывающей темно-розовой челюстью потискал угол газеты. Мы въезжали на Бруклинский мост. Я давным-давно спал.

22. АМЕРИКУ ОТКРЫЛА КОЛОМБИНА (2)

Просыпался я от папиной бормашины, точнее, от пылесоса “Вихрь”, включаемого для заглушения папиной бормашины. К двум жужжаниям - в мокрых, заискренных, плотно зашторенных сумерках - добавлялось умозрительно третье: всенощный вентилятор (из дальнего от кровати угла, с лакированной четырехгранной ногой) все еще поворачивал из стороны в сторону зарешеченную свою круглую голову, полную металлических пчел. “Сейчас будет немножко неприятно”, - говорил за стеной папа и врезался в породу. В коридоре взревывал “Вихрь”.