Новый круг Лавкрафта

Всю ночь я беспробудно спал по соседству с местом кровавой бойни. Когда сознание вернулось ко мне, немилосердное понимание того, что я совершил, также посетило мой измученный разум. От готовящейся меня захлестнуть волны безумия душу уберегло лишь странное оцепенение, некая отстраненность — я не сознавал, что совершил жуткое деяние, ибо и в самом деле был не в себе, когда крошил топором находящееся в комнате. Усевшись в кровати, я глубоко задумался. Что ж, раз день сегодняшний, судя по всему, станет последним днем моей свободы, нужно сделать две вещи.

Я быстро оделся, зажмурившись, проскользнул через соседнюю комнату — в воздухе все еще висел тяжкий запах крови — и добрался до двери. Спустившись с лестницы, я прямиком направился в университетскую библиотеку. Оставалось надеяться, что полиция не заинтересуется мной слишком быстро, и я успею отыскать объяснение кошмару, приключившемуся с моими друзьями.

И вот передо мной снова лежал мерзкий том — «История планет» Кетзера. И точно, в нем действительно отыскалось упоминание о «Яддите» — прямо как говорил Радамантус (или кем он там на самом деле являлся). Что ж, похоже, я нашел ответ на свой вопрос.

Книга вернулась на полку, а мне оставалось исполнить второе дело — и так я пришел к вам, мистер Турроу. Эту историю должны узнать люди — а судя по тому, какой репутацией пользуется ваша газета, вы единственные решитесь такое напечатать. Я очень надеюсь, что вы это все-таки сделаете. А теперь — что ж, теперь я выполнил свой долг, и мне остается лишь ждать свершения моей судьбы. Полиция скоро меня отыщет, хотя, вполне возможно, первыми до меня доберутся они.Ибо, мистер Турроу, в книге написано вот что: когда открываются врата в другой мир, люди знакомятся с населяющими его существами, ищут и обретают истину. Но иногда случается и такое, что врата открываются не с нашей, а с их стороны, — такое произошло, похоже, с братьями из Вестфалии. И в обоих случаях жители Яддита оказались столь же любопытными, как и мы. И они, не менее чем мы сами, склонны проводить… скажем… назовем это экспериментами. А теперь я сам, искатель истины, нахожусь в положении сбежавшего из клетки подопытного животного и думаю, что мои хозяева не замедлят найти и водворить меня на место.

Томас Лиготти ВАСТАРИЕН

В глухой черноте сна вспыхнули и разгорелись два огонька, подобные свече в одиночной келье. Сияние их казалось неверным и неярким и не имело видимого источника. Тем не менее теперь он мог разглядеть встававшее за тенями: высокие здания с накрененными к земле крышами, широкие здания, фасады которых изгибались, повторяя очертания улиц, темные здания, чьи окна и двери болтались, словно криво повешенные картины. И хотя себя самого он в пейзаже не находил, знание подсказывало, куда завела его неверная дорога сна.

Искривленные под причудливыми углами дома множились, закрывая горизонт и утерянную перспективу, а он, со странным нежным чувством, узнавал каждый из них, вспоминал, какова там внутри и как звучит под ногами мостовая улицы, огибающей их массивные стены. Он вспоминал глубокие подвалы под ними — там обитали неведомые формы жизни, процветала тайная цивилизация гуляющего эха и поскрипывающих стен. Однако более пристальный взгляд обнаруживал не столь приятные вещи: лестницы заворачивали в темные тупики, забранные решеткой лифты привозили пассажиров не туда, куда надо, а тонкие лесенки уводили в лабиринт технических лазов и перепутанных проводов, заржавевших вентилей и безжизненных артерий замершего в оцепенении чудовищного тела.

А еще он знал, что каждый уголок этого уставшего от самого себя мира хранит память о сделанном там выборе — а выбор есть всегда, даже если сделан вслепую и без должного понимания последствий и предоставлявшихся возможностей. Вот, к примеру, перед посетителем открываются двери комнаты, жалкой и безвкусно обставленной неприметной мебелью, однако сами стены ее дышат отчаянным спокойствием (не это ли привлекло сюда посетителя?), а потом его зрение различает в мягких креслах неподвижно застывшие фигуры, фигуры, которые не двигаются и не говорят, а только внимательно смотрят; а увидев, что эти усталые манекены как раз и источают то самое спокойствие, что положено им словно некая привилегия, — так вот, каждый неминуемо задумается: уйти отсюда или остаться?