Новый круг Лавкрафта

Тот уголок более всего был мил моему сердцу, в особенности при пасмурной погоде, когда над надгробиями полоскались ветвями плакучие ивы, а мягкий ветерок нежно и с тихим шелестом перебирал листву. Однако если абстрагироваться от эстетических соображений, новейшая часть сего не слишком большого некрополя привлекала меня в более практическом плане — ибо, конечно, под теми стародавними могилами с надписями, выбитыми еще в восемнадцатом веке, не оставалось уже ничего, за что деятельный и голодный вурдалак мог бы укусить. А вот ближайшие к воротам новые захоронения уже неоднократно осквернялись — как мной лично, так и братьями со схожими гастрономическими увлечениями.

Поводом для прихода послужила безвременная кончина одного из ночных охотников, профессионального осквернителя могил. Уцелевшие братья — и я в их числе — пришли сюда в эту особую ночь для особого празднества. А поскольку все мы были вурдалаки, объединенные святотатственными узами ужасного родства, взаимопонимание между нами доходило до того, что никто не назначал и не обсуждал дату встречи и торжественного сбора — мы просто знали, что она состоится сегодня. Нас никто не видел, но мы пришли.

В полной темноте человеческий глаз мог бы различить лишь подпрыгивающий и подрагивающий огонек фонаря в руке почтеннейшего ночного сторожа, который старательно обходил могилы, шаркая по дорожкам между ними, и то и дело прикладывался к бутылке, которую, как мы знали, он никогда далеко не убирал. Мы наблюдали за ним с горьким и тихим весельем, затаившись до времени в укрытиях потемнее — кто-то за огромным корявым дубом, кто-то за особенно высоким надгробием, а кто-то и в тени могильного холма. Мест, где можно спрятаться, на кладбище хватало. Когда фонарь проплывал особенно близко, мы поджимались поглубже в тень и продолжали безмолвно наблюдать за обходом — мы не пошевелились даже тогда, когда пошатывающийся смертный пробрел рядом с могилой, интерес к которой столь настоятельно призвал нас на встречу.

В могиле покоился Роули Эймс, коего все участники полуночных оргий и вкушатели запретных удовольствий прекрасно знали и почитали. Роули Эймс! Да, его артистизм и глубокие познания в искусстве вурдалачества снискали ему заслуженные славу и уважение. Да что там, его просто боготворили! Он был наш Мастер, и всякий юный некрофаг почел бы за честь учиться необходимым навыкам под руководством этого вдохновляющего примером и окрыленного собственной музой ночного ходока, наблюдая за каждым его шагом и подражая его гениальной способности абсолютно точно выбрать подходящее время и место для нападения, а потом в восхищении созерцать, как он эксгумирует тщательно отобранный объект из укрывающей его плоть земли и проводит следующий час за трудолюбивым расчленением и затем угрызанием, покусанием и выкусыванием, да так элегантно и преаппетитно, что ты понимаешь — да, перед тобой настоящий знаток своего дела.

Я сам многому научился у сего мужа, и я пришел сюда этой ночью, как и другие мои коллеги, воздать покойному последние почести — не скучными надгробными речами, как мы это сделали на его вполне условных похоронах несколько недель тому назад, а подлинно последним, особым жестом уважения. Мы все с самого начала сознавали, что единственный способ отплатить доброму малому Роули Эймсу за годы ученичества и наставничества — это собраться у его могилы для подлинного празднества, которое заключалось бы в поедании его собственного тела, столь долго насыщаемого другими телами в разной стадии разложения.

Конечно, то был бы акт, исполненный символического значения, на собрании присутствовали бы двенадцать членов нашего маленького трупоедского клуба, изначально состоявшего из тринадцати гурманов — однако наш прежний лидер, увы, покинул наш тесный круг; и, конечно, каждому из нас в его теле, в особенности в том виде, в каком его опустили в могилу — а именно, после тяжелой и продолжительной болезни, — досталось бы плоти буквально на один укус — однако и одного кусочка было бы довольно, ибо мы полагали, что он бы желал, чтобы ученики именно таким образом почтили бы его память. И мы прождали, по общему согласию, несколько недель, дабы тело должным образом разложилось, и вот теперь час настал. Как говаривал гастроном Брилья-Саварен, лишь «человек умный и рассудительный знает, как и когда начинать трапезу».

Я ждал — с некоторым понятным нетерпением — и наблюдал из укрытия, как, понятное дело, ждали и наблюдали другие. Наконец шаркающий лампадоносец завершил обход и уплелся к себе в ветхую хибару близ главных ворот. Вскоре он провалился в крепко настоянный на винных парах сон, и мы вышли из тени для совершения дела, ради которого здесь собрались.