Новый Макиавелли

Реализм Макиавелли стоил ему репутации: игнорирование им традиционного пиетета снискало ему славу человека безнравственного. Макиавелли отнюдь не считал, что в управлении государством надлежит придерживаться норм морали — ведь люди по природе своей дурны. Мудрый государь просто не должен зацикливаться на благочестивом поведении, ибо тот, кто желает «исповедовать добро во всех случаях жизни», «неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности»[7]. Задолго до Томаса Гоббса Макиавелли высказывает гоббсовские взгляды на человеческую природу и советует государям учиться играть на слабостях и дурных чертах изначально дурных людей, дабы оставаться у власти: «люди столь глупы, что живут лишь сиюминутными нуждами, а значит, всякий, кто захочет обмануть их, без труда отыщет достаточно доверчивых простофиль». Лишь придерживаясь такой точки зрения, можно было восхищаться Чезаре Борджиа — а Макиавелли восхищался этим кровожадным, изворотливым правителем Романьи. В основе восхищения лежало отличие Чезаре Борджиа от старого благодетеля Макиавелли — Содерини; ибо Чезаре был коварен, безнравственен и достаточно умен, чтобы играть на человеческих слабостях с целью оставаться правителем и приумножать свои владения.

На основании отношения Макиавелли к Чезаре Борджиа многие комментаторы делают вывод о безнравственности самого Макиавелли. Но даже его противники признают: Макиавелли никогда не называл зло добром, и наоборот; не подстрекал напрямую государей к дурным поступкам. Мудрому государю, по Макиавелли, «не пристало отказываться творить добро, когда тому не мешают обстоятельства; однако мудрый государь должен и уметь, если надо, проявить жестокость или коварство». Цель оправдывает средства, а цель — стабильное государство, ибо лишь в таковом народ уважает законы и процветает. Общественная мораль отличается от личной. «Прописной истиной, — утверждает Макиавелли, — назову следующую: если деяние дурно, результат может оправдать его, а уж хороший результат оправдает что угодно». Макиавелли полагает, что несколько жестоких деяний порою лучше, нежели слабая государственная власть, а стало быть, «государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица»[8].

В определенных ситуациях государю пристала беспощадность, особенно если он недавно пришел к власти, говорил Макиавелли; однако сам он не был ни циничным манипулятором, ни ярым защитником политики силы и неоправданной жестокости. Он четко видел цель своего труда. Жестокость может быть «применена хорошо... когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней» и когда «не имеет повторений в будущем»[9]. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли идет еще дальше: «Когда самая безопасность государства зависит от быстрого решения, нельзя допускать превалирования соображений справедливости либо несправедливости, гуманности либо жестокости и даже славы либо бесчестья. Все эти соображения следует отмести и задаться единственным вопросом: “Какой политический курс спасет стране жизнь и свободу?”».

Подобный подход шокировал современников Макиавелли и продолжает шокировать представителей новых поколений. Впрочем, отзывы на «Государя» весьма занимали автора, вопреки мнению, которое может сложиться у прочитавшего сей труд. Вопрос «Что знает о Макиавелли тот, кто ознакомился лишь с “Государем?”» вполне правомерен. «Государь» — произведение небольшое по объему и очень известное; «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» куда как длиннее и отнюдь не зачитаны до дыр. А ведь именно в «Рассуждениях» Макиавелли объясняет свои весьма жесткие взгляды на то, что такое хорошо и что такое плохо. Он превозносит республиканский строй по сравнению с монархическим; утверждает, что создать эффективное государство позволила «римская доблесть»; наконец, выражает уверенность в грядущем объединении Италии за целых три века до этого события.