"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ)

– Да ты что! – Кирпичников буквально взорвался. – Как можно отпускать всю эту царскую сволочь?!

– Слушай, достал ты уже со своими бредовыми лозунгами! – вмешался в спор матрос Тарасенко. – Мы сюда шли не погибать зазря. Товарищ Керенский, отправляя нас сюда, ставил задачу захватить вокзал и не дать перебросить войска с фронта для подавления революции в Петрограде. И мы пошли. Ты настоял на этой акции. Но на расстрел царя и семьи мы не подряжались. Ладно еще царя, но бабу с дитем я стрелять не согласен!

Кирпичников тяжело дышал, глядя на своих подельников, затем кивнул и процедил:

– Можете их не стрелять. Я сам это сделаю.

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

– Эй, в тронной зале! Предлагаю вам сделку!

Я отнял от губ рупор и прислушался. В помещении за дверью явно что-то происходило, звучали какие-то крики, шел какой-то спор, и я посчитал нужным бросить на чашу весов свои пять копеек.

– Если вы отпускаете заложников живыми и здоровыми, то я выплачиваю вам сто тысяч рублей золотом! СТО ТЫСЯЧ! ЗОЛОТОМ!

Ставлю рупор на мешок с песком и делаю знак приготовиться к штурму. Группа самых опытных бойцов приготовилась к атаке и лишь ждала команды. А я ждал подходящего момента.

Из-за двери показалась голова в матросской бескозырке.

– А не обманешь?

Похоже, не все там такие уж и идейные. Может, на этом и удастся сыграть.

– Я обещаю. Если всех отпустите и все будут живы, здоровы и невредимы. Тогда вы получите деньги.

– И свободу? – уточнил матрос.

– Да.

Голова скрылась, и я стал ждать их решения.

– Ваше императорское величество, вы и вправду собираетесь этим мразям заплатить сто тысяч золотых рублей, а затем позволите им уйти?

Горшков был полон искреннего недоумения.

– Нет, – коротко ответил я.

– Но… – Горшков запнулся, не решаясь продолжить.

– Но как же мое слово, хотели вы спросить, Георгий Георгиевич?

– Так точно. – Герой войны явно стушевался.

– Я обещал, что если они отпустят всех живыми, здоровыми и невредимыми. А судя по крикам графини и Георгия, там дело дошло до рукоприкладства. Поэтому…

Георгий кивнул, не желая продолжать неприятную мне тему.

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

– Я предлагаю голосование!

Тарасенко решительно рубанул воздух ладонью.

– Кто за то, чтобы отпустить бабу с мальцом, взять сто тысяч золотых рублей и покинуть Гатчину?

И тут Тимофей Кирпичников выстрелил. Пуля маузера отбросила тело графини Брасовой, словно тряпичную куклу.

– Мама-а-а!

Георгий кинулся к телу матери. Подельники бросились на Кирпичникова. У него отобрали оружие и начали его в ярости избивать чем придется, а он лишь хрипел под ударами:

– Все… Теперь все повязаны… Кровью повязаны… Дураки… Какие же вы… Ненавижу!

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Услышав выстрел и крик Георгия, я, не колеблясь, мгновенно кинулся к двери. Вслед за мной по команде Горшкова бросились все остальные. Дверь распахнулась от удара, и нашим взорам предстала чудовищная картина.

У стены лежала графиня Брасова, и мальчик рыдал над ней. Толпа каких-то разнообразно одетых людей избивала кого-то. Я бросился к графине, но с первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее остекленевшие глаза смотрели на меня.

Опустившись на колени, я прикрыл ей глаза и прошептал:

– Прости. Прости за все…

Горшков оторвал мальчика от тела матери и куда-то его понес, что-то приговаривая. А я стоял на коленях и смотрел в лицо той, которую наверняка любил мой прадед. Смотрел и чувствовал лишь горечь и пустоту. И вину. За все, что я совершил, и за все, что не смог сделать, чтобы ее спасти.

Да, я планировал с ней развестись. И во имя государственных интересов и по личным причинам. Собирался. Но я не хотел ее гибели.

Я вдруг понял, что по щекам моим текут слезы. И это понимание словно отпустило какую-то внутреннюю пружину моего бешенства, и я, вскочив, быстро зашагал к кучке отморозков, которые были повинны в смерти матери моего сына… да, именно так, моего сына теперь…

Увидев мои глаза, матрос, который вел переговоры о деньгах, вдруг побелел как мел и запричитал:

– Ваше императорское величество! Не губите, ваше императорское величество! Это он виноват! Мы собирались отпустить вашу семью! Без денег отпустить! Правда! Это он! Он! Он!

И, упав на колени, зарыдал:

– Не губите… Век бога молить буду… Отслужу… Христом Богом в том клянусь… Отслужу, только прикажите…

Остальные последовали его примеру и также бухнулись на колени, моля о пощаде. Лишь Тимофей Кирпичников с трудом поднялся с пола и крикнул мне в лицо:

– Ненавижу!

Я выстрелил в него из маузера и стрелял до тех пор, пока в пистолете не закончились патроны. Изрешеченное тело Кирпичникова рухнуло к подножию царского трона, а его подельники на коленях и четвереньках расползлись в стороны, стараясь держаться подальше и от покойника, и от меня.

Тяжело дыша, я оглядел унижающихся и размазывающих сопли по лицу революционеров и приказал брезгливо:

– Под арест всех. Я с ними позже вдумчиво поговорю.

А затем добавил, глядя на них: