Новый Мир ( № 1 2005)

Короче говоря, в “Войне и мире” — липа на липе. Нет, речь не о пресловутых одиннадцати месяцах беременности и цепочках, которые сначала серебряные, потом золотые. Речь не о забывчивости-невнимательности, а о том, чего не могло быть глобально. И в малом, и в большом. Все помнят, с чего начинается роман? С июля 1808 года, салона фрейлины вдовствующей императрицы Анны Павловны Шерер. Итак: фрейлины категорически не могли держать салонов, время начала действия также нереально, имя Ипполит для князя (семейство Курагиных) — нонсенс, с переходом Элен в католицизм — не гладко, женитьба князя Андрея на немке Лизе Мейнен тоже, как нарочно, высосана из пальца. Князь Андрей оказывается вообще ходячим анахронизмом, который не только не должен был уметь танцевать вальс, но и ни в коем случае не мог обладать рядом психологических качеств, характерных для более молодого поколения… С Наташей Ростовой и Пьером Безуховым — не легче: мистификация за мистификацией…

С непротивленческими же исканиями Толстой доходит до того, что все основные герои романа, “в сущности, не сражаются”, а “дубина народной войны” предстает чем-то вроде сказочного меча-кладенца. “Персонажи „Войны и мира” <…> лишены силы духа и доблестей, высоких чувств и возвышенных мыслей, они не сражаются, не совершают подвигов, они вообще не совершают никакихпоступков”, “среди основных героев романа нет подлинных носителей народного чувства”.

И — полно парадоксов. Что здесь нарочно, а что непреднамеренно? Что хотел сказать сам Толстой? Противоречивость идей, не расшифрованных автором, должна бы отослать нас к шекспировской традиции, но ее-то Толстой и не выносил. В общем, прочитайте Цимбаеву. А то говорят: Джозеф Кутзее, новый взгляд на Робинзона…

И вообще на месте шведов я бы учредил малый Нобель — за подобные тексты. Тем более, что цель исследования — не нагромождение новых мифов в раннеперестроечном духе, а поиск истины, лежащей за границами времени.

“Время совершило то, чего не совершил Толстой: оно исключило исторические детали из характеристики образов „Войны и мира”, сделало их незаметными и неважными для читателей, раскрыло в образах их внеисторичную — „вечную” — значимость. И герои эпопеи принадлежат не эпохе 1812 года, даже не толстовскому времени, а любому времени, когда новый читатель открывает „Войну и мир”…”

А. А. Черкасов.Институт заложничества на Кубани и Черноморье в 1920 — 1922 гг. — “Вопросы истории”, 2004, № 10.