Он вцепился в тельце куклы и безжалостно прошелся по шарнирным устройствам. Не было только головки — вместо нее торчал медный стерженек.
— Голову давай, — хозяйничал Шура.
— Видишь, какое дело, Шурей. Я было начал с традиционной японки: белое лицо, красные губки, на лбу вместо сбритых нарисованные брови. Гляжу — мертвец мертвецом. Решил на традицию плюнуть и сделал как душа просит. Вот, гляди.
Костя открыл ящик старинного секретера и осторожно вынул еще безволосую головку.
— Осторожней надевай, — подал он головку Шуре. — Уронишь — убью.
Шура насадил головку на стержень и принялся поворачивать ее в свете настольной лампы. И вдруг:
— Это же вылитая Катька.
Костя почувствовал, как его небритые скулы потеплели.
— Чего ты несешь? — пробурчал он.
— Ничего я не несу. Присобачь Катькину челку — и вот тебе Катька.
— Странно. Все это очень странно, — бормотал, отбирая у Шуры куклу, смущенный Костя.
Шурей наблюдал за ним и усмехался.
Вечер, однако, получился уютным. Прежде чем отправиться на боковую, Косте пришлось исполнить свой “гражданский долг” — позвонить Шуркиной жене. Он сообщил ей, что они выпили, что Шуре, само собой, нельзя за руль, что Шура переночует у него.
— Представляю, что там у вас, — процедила Капа и бросила трубку.
— Ты небось хочешь спросить, чего это я продолжаю жить в аду, — говорил Шура, устраиваясь на раскладушке.
— Да ничего я не хочу спросить, — отнекивался Костя. — Многие на этом свете живут в таком, или другом, или третьем аду. И ничего.
— Я бы мог тебе сказать, — завелся Шура, — что самоистязаюсь из-за детей. Кость, не верь. Детям было бы легче, если бы мы разошлись.
— Шур, давай о чем-нибудь приятном. Например, о том, как ты потрясающе снял сумерки. Как это ты догадался подтянуть цвета воды и неба и убрать линию горизонта! Ты представляешь, когда зашелестит тростник и крикнет цапля!
Шура дослушал дифирамб и снова за свое:
— Наблюдая таких же, как я, слабоумных, ясно вижу — этот контингент придурков создан специально. Эта каста страданиями своими вырабатывает некую энергию, а эта энергия вроде корма для каких-то сил. Согласен?
— А может, не корма, а острого соуса, — смирился Костя. — Скажем, вроде аджики.
— Точно! Вот “Чудо Георгия о змие”. Для меня это иллюстрация жития таких, как мы с Капитолиной.
— Ты, Шурей, конечно, Егорий, а Капа, конечно, змей.
— Нет, Кость, не так. Они меняются местами: сегодня на коне, завтра во прахе, с железкой в кишках. И так всю, всю жизнь.