Новый Мир ( № 11 2008)

Дальше Люся (бывш. Люба) приходит в храм, становится в хор и, смиренно выслушав ехидные замечания регентши (“У тебя хоть слух музыкальный есть?”), принимается выводить вместе со всеми: “И-и-и-иже херувимы…” Короче, “полы моет, в хоре поет” — как и было сказано. И ничего ей больше не надо. Обрела наконец себя. (Что-то не дает, однако, режиссеру поверить в столь сусальный исход. Самый последний кадр: на крупном плане из Люсиного поющего рта вырывается пар и… не вылетает ни звука. Понимай как знаешь.)

 

Впечатление все это производит раздражающе амбивалентное. То ли кромешная русофобия, то ли фальшивая проповедь христианского опрощения и смирения для перекушавшей всего гламурной тусовки.

Ни то ни другое. Все-таки и Серебренников, и Арабов — люди умные и со вкусом. Мне кажется, ощущение фальши возникает просто в силу интерференции, наложения друг на друга двух абсолютно разных художественных темпераментов.

Арабов в сценарии “Юрьев день” тихонечко ворожит, заговаривает свой страх перед Родиной. Вековечный страх интеллигентного, “лишнего” человека, что крошечный, зыбкий и ненадежный островок личной свободы вот-вот покроют волны коллективной, стирающей индивидуальность стихии. Сколько раз так уже было! И вот — снова: кажется, земли под ногами все меньше, все меньше людей, которым хоть в малой мере нужно твое — заветное. Приходится, проклиная себя, талант продавать за деньги и вечно опасаться, что и эту кормушку отнимут. Что растворишься ты — изломанный, измученный рефлексией, сложный поэт — в огромном море людей, с лишь потенциально существующим “я”. Что засосет тебя без следа могучий российский хронотоп, где пространство бесконечно, а время не движется и есть лишь вечное круговращение коллективного выживания, сшибающее головы всем, кто имел неосторожность высунуться — почувствовать и осознать себя свободным. Недаром ведь в названии — Юрьев день, запомнившийся не наличием своим, а отменой, окончательно установившей на Руси крепостное право.