Новый Мир, 2000 №02

Веркольские монахи никогда не видели писателя Федора Абрамова, да и не был он истовым верующим. Но проповеди их удивительным образом сходятся: главный свой Дом человек строит не на земле, а в душе. И никакими социальными потрясениями невозможно обновить жизнь. Только «каждодневное самоочищение, самопроверка своих деяний и желаний высшим судом, который дан человеку, — судом собственной совести».

Северная Русь, река Пинега… Отсюда вышел последний русский святой — Иоанн Кронштадтский. Последняя русская сказительница — Марья Кривополенова… И Федор Александрович. Он знал, где родиться. Земля и воздух были уже подготовлены для его появления на свет. В этом месяце ему исполнилось бы восемьдесят.

Ларин Олег Игоревич родился в 1938 году в Москве. Окончил журфак МГУ. Член Союза писателей. Печатался как очеркист и прозаик в журналах «Знание — сила», «Вокруг света», «Наш современник», «Север», «Новый мир». Автор книг: «В ритме Пинеги» (1975), «Узоры по солнцу» (1976), «Мезенские сюжеты» (1980), «Дорога Ломоносова» (1983), «Поклонись дереву» (1985) и др.

На родине Ф. А. Абрамова Олег Ларин бывал неоднократно, недавно он вновь посетил эти места по заданию редакции «Нового мира».

Мариэтта Чудакова Людская молвь и конский топ Из записных книжек 1950-1990-х годов

1973

4 апреля. Вечер памяти М. Семенко.

Председательствует Лев Озеров.

Вступительное слово Е. Адельгейм.

Выступление Л. Я. Гинзбург. «Искусство есть процесс искания и переживания без осуществления».

Пинский, Вяч. Вс. Иванов, незнакомые.

Вышел розовый хорошо одетый мальчик с пухлыми губами, в больших темных очках и затараторил, плавно поводя руками и с трудом подбирая русские слова. Это был киевский литературовед, но напоминал он американского молоканина.

«Ну, это такое стихотворение, у меня руки дрожали, когда я его переписывал».

Потом Озеров стал читать Семенко в подлиннике, и хохлы дружно сморщились, как от лимона.

3 мая. «Думается, что…» — официозное словцо, вошедшее в обиход после того, как «развязана была инициатива масс», исчез «культ»… Теперь не «навязывали» уже решения — лишь указывали: «думается», что так будет лучше…

5 мая. Из окон вагона грозным напоминанием смотрело со всех сторон «вечно ж…й». («Вэжэ», как сокращает имя Наталья Ильина).

Но нет, уже не было это имя живым и даже не чувствовалась, как-то забылась личная его вина.

Побеги отошли от корня, хотя и жили его соками. Не было личной вины ничьей. И хотелось, подобно Аркадию Райкину, сказать этой сотне — не меньше — добрых молодцев:

— Привет, ребята! Я к вам претензий не имею. Вы хорошо устроились.

Ибо нельзя было претендовать и апеллировать к безличностям.

…Это были годы, когда женщины получили себе занятие — складочку за складочкой расправлять складные японские зонтики, укладывая их в чехольчики.

13 мая. [Коржавин — мысли об отъезде]

— Поэзия кончилась. Процесса нет ни в поэзии, ни в прозе. Мне один способный писатель говорил — «не могу писать, не чувствуя потенциала» — не заряжает.

15 мая…И во всех личных архивах — филологов, искусствоведов, историков, — были конспекты работ Сталина и следы натужного их осмысления, на которое уходили драгоценные соки мозга.

29 мая. Из неопубликованного дневника Фурманова:

«Спецы — полезный народ, но в то же время народ опасный и препотешный. Это какое-то особое племя — совершенно особое, ни на кого не похожее. Это могикане. Больше таких Россия не наживет: их растила нагайка, безделье и паркет».

Его «потешает», что они величают друг друга по имени-отчеству. «Прений, как мы их привыкли понимать: жаркого отстаивания своих взглядов — у спецов, собственно, нет…» (21 авг. 21 г.; ГБЛ, ф. 320, VII. 4, стр. 44–45).

5 июня, в дневном поезде на Ленинград.

— Я десять лет работал, и я знаю свою экспрессивность. Для меня имеет смысл направленная работа.

Я не йог. Йога можно закопать и через неделю выкопать — и он будет живой. А меня закопать, а потом выкопать — хер я буду живой. Это большая разница — йог и я.

(Инженеры — что-то в связи с Байкалом)

10 -1 июня. Шамкающая старуха в ватнике в магазине на Охте:

— Я тут в блокаду жила. Все померли, одна я не сдохла. Ты, я вижу, баба-то богатая, вон в сумке-то картошку молодую ташшишь!

И немолодая женщина вдруг с улыбкой повернулась на забытую деревенскую речь.

13 июня, в дневном поезде Ленинград — Москва.

Ах, сколько-сколько смотришь на тебя, страна рабов (и даже уже не господ, потому что давно уже и эти и те господа — сами рабы), а не насмотришься. И в пасмурность хороша, но уж когда солнце заиграет на стволах сосен…

Самые лучшие, веселые места — леса и озера — от Твери к Москве.

22 июня. Какая же вера была в незыблемость сегодняшнего момента, этой минуты — вера, заставившая отлить в металл — девушку с ружьем, двумя пальцами оттягивающую на груди блузку и демонстрирующую значок ГТО!

Скульптура уравнена была с плакатом, прикнопленным на стене и относящимся к кампании этого месяца.