Новый Мир, 2000 №02

— Россия… Революция… Революция… Россия, — зашептал Владимир Иванович, пытаясь себя удержать, но это не удавалось, он уже не справлялся с собой. — Россия! Революция! — закричал он, словно жалуясь на свою страшную, невыносимую, смертельную боль; сунул руку под пиджак, выковырнул из-под него «беретту» и всадил в алый шелк флага и золото серпа и молота сплошную длинную очередь, дырявя ткань замысловатым абстрактным узором, наполняя окружающее пространство сизым дымом, пылью и вонью горелой ваты. Тут что-то страшно зашумело, и Печенкин инстинктивно обхватил руками голову, испуганно присел… Голуби — их много здесь оказалось, — громко хлопая крыльями, ошалело метались в замкнутом пространстве чердака, пока не наткнулись на открытое окно… Сразу все стихло. Владимир Иванович подбежал к окну удостовериться — точно ли это были голуби, но их уже и след простыл…

Внизу бежали к «Октябрю» люди, и первым — Рыжий с черной автоматической винтовкой. Владимир Иванович успокаивающе поднял руку и крикнул:

— Все в порядке! Это я так.

Люди остановились, глядя вопросительно, ожидая приказаний.

— Слышишь, Женьк, ты там Илью нигде не видел? — озабоченно спросил Печенкин.

Рыжий мотнул отрицательно головой и задал тот же вопрос стоящим рядом. Они тоже не видели Илью.

— Ну ладно, — махнул рукой Владимир Иванович, повернулся и глянул на кровать.

Флаг сполз…

Флаг сполз почти до самого пола…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска…

Печенкин обернулся, испуганно посмотрел в окно. Люди уходили, разговаривая меж собой…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было сильно наклониться…

Это было просто — наклониться, так просто, что Печенкину даже смешно стало от такой простоты, и он хохотнул и стал наклоняться — сначала быстро, потом медленно и остановился на полпути…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было опуститься на колени. Это было еще проще, чем наклониться, — опуститься на колени, но колени почему-то не гнулись. И Владимир Иванович понял, что никогда в жизни не сможет заглянуть под кровать.

Силы оставили Печенкина, окончательно оставили, и, чтобы не рухнуть здесь же, он успел сделать пару шагов и упал на кровать. Железная сетка страшно заскрипела под ним, загудела ржавыми волнами и долго успокаивалась. Потом все стихло.

Владимир Иванович попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Хотел что-то сказать, но тоже не получилось. И тогда он опустил руку, как это иногда делают, когда едут в поезде в одном купе двое: один на верхней полке, другой — на нижней, и тот, кто лежит на верхней, опускает руку, а тот, кто лежит на нижней, своей рукой дотрагивается до нее.

Никто не дотронулся.

Владимир Иванович вспомнил вдруг мучивший его все последнее время вопрос, спросил:

— Какое сегодня число, не знаешь? — И, не дожидаясь ответа, подытожил: — Никто не знает… Но вот что интересно! — воскликнул он. — Раньше думалось: будут людям хорошо платить — будут хорошо работать… Ни фига!

Никто эту мысль не оспорил и никто не поддержал…

— Мы не белые, мы не красные, мы придонские! — выкрикнул Печенкин, подгибая под себя ноги и втягивая голову в плечи, а руки его при этом тянули на себя алый стяг. — Работать… это… дело… мешает… — проговорил он, с трудом выдавливая из себя последние слова, с головой заворачиваясь в красное, прячась от всех, окукливаясь.

За окном серело — то ли утро было, то ли вечер…

То ли весна стояла, то ли осень…

То ли жизнь, то ли уже не жизнь.

Окончание. Начало см. «Новый мир», № 1 с. г.

Лариса Миллер Повсюду и нигде

* * *

Время сбрендило, спятило, тихо свихнулось,
И ушло, и обратно уже не вернулось,
То ушло, а другое пришло…
Я от боли от острой внезапно проснулась —
Так нещадно оно меня жгло,
Жгло, как будто о тело гасило окурки,
Не жалеет оно наши нежные шкурки,
Не бывает щадящих времен.
Мы на каторге здесь — доходяги, придурки, —
Каждый мечен, вернее, клеймен.

* * *