Новый Мир, 2000 №03

На эту же мысль наводит и знакомство с изящно сконструированной автором предисловия Евгенией Воробьевой трактовкой мистерии “Лодка”, центрального произведения Балла, как книги о Спасителе — так воспринимает она замысловатое повествование о герое, блуждающем между Озерками и Селением, по тусклому царству мертвых и живых, в сопровождении возникающего из Ниоткуда поручика Николаева. Трудно не согласиться: “поражает, насколько точно определен автором жанр произведения”. Вместе с тем речение “Врачу, исцелися сам!” и Ченстоховская Божья Матерь вкупе с причудливыми евангельскими аллюзиями отнюдь не исчерпывают загадочный мир “Лодки”, неспроста у Воробьевой невзначай проскальзывают отнюдь не библейские мотивы, как-то: “подобно Орфею” и “своего рода Вергилий”. Не оттого ли, что происхождение жанра “Лодки” (греческое “mysteri o n”) подразумевает не только церковное таинство, но и античную мистерию. Может быть, герой потому “болен”, что, подобно Персефоне, вкусил гранатовое зернышко из рук Аида и оттого находит себе место и среди живых, и среди мертвых? Впрочем, “все мы Божественное видим туманно” — каждый по-своему.

Возьму на себя смелость интерпретировать творчество Балла и я, не обойдя конечно же ключевого слова в статьях о современной литературе — “постмодернизм”. Странно: куда проще, на мой взгляд, используя классификацию Даниила Хармса (писатели “огненные” и “водяные”), определить Балла в ячейку “водяные”, чем в ячейку “постмодернисты”. Да, Балл несомненно создает условный и обобщенный образ мира, но там, где у Хармса, коль вспомнил я о нем, тема останавливается у черты: “...вошел он в темный лес... и с той поры исчез”, у Георгия Балла повествование только начинается: Карл Давыдович уходил в лес, “становился маленьким”. Писателю интересно, что происходиттам,за невидимой границей. В мироощущении постмодернизма “корабль уродов” плывет в “страну дураков”. Подобная перспектива не устраивает Балла, и корабль, “заросший кустарником”, плывет в Вифлеем. Характерная черта — писатель избегает иронического перехлеста. Ему не до шуток; когда он хочет смеяться, на лице его оживает печальная улыбка: несмотря на сюжетные выдумки, проза Балла почти лишена игрового оттенка.