Новый Мир, 2000 №11

Вероятно, у писателя нашлось бы много оппонентов. Но с него вы уже не спросите, господа-товарищи. Он умер. Бояться автору нечего. Был свободен при жизни, а теперь уж и подавно от нас не зависит…

Аристократизм Крячко питался еще очевидной его англоманией. Он мог работать «чернорабочим-котельщиком», но сохранял выправку джентльмена. За отсутствием возможности оказаться в Англии — обитал в стихии английского языка. Этим влечением в английскую языковую среду, в стихию английских слов, писатель наделил и героя «Сцен из античной жизни» гида-переводчика Володю Киселева, персонажа неуловимо близкого к автору.

Влечение Володи, кстати, приобретает даже откровенно эротическое выражение: герой изменил советской власти с заезжей американкой. Отсюда развивается коллизия невыносимо пошлого партийно-народного суда над провинившимся «матерым международным прелюбодеем». Тут много гротескных анекдотических подробностей о нравах в плебейском царстве, где парткомиссия требует самого полного отчета о достопамятной ночи, а нравственность низведена к специфической «политкорректности»: блуди потихоньку и со своими!

Вульгарная, безграмотная власть позволяет себе «непарламентские выражения» на партийно-советских заседаниях; они привносили «в атмосферу косности демократическую струю казармы и забегаловки». У Крячко тоже есть интерес к грубому слову и натуралистической подробности. Кажется, это попытка адекватно отозваться о происходящей непривлекательной жизни. Распутная жена Киселева, актриса, ведет с мужем разговоры, «сидя на стульчаке и открыв дверь для лучшей слышимости». Или еще подробность, об изменениях в отношениях человека и власти в 60-е: «Совсем еще недавно в ответ на заявление работяги: „Я буду жаловаться“, — руководство говорило: „А я тебя с говном смешаю“, — и вдруг стали говорить: „Это ваше право“, — а о говне ни полслова, вроде его и не было». Краска жизни.

Человек у Крячко оказывается в пошлом и низком мире, недостойном его. Такая уж убогая страна. Все тут превратно и размыто. Нет надежных опор, ясных границ. Здесь друг, товарищ и брат человека — КГБ. Контакты человека с гэбухой рутинны и повседневны. И некого, собственно, стесняться.

Довольно свеж взгляд писателя на гэбиста-службиста из азиатской провинции второй половины XX века. Там уже нет злодеев, а есть своя унылая лямка. Старший лейтенант Ахтак поклялся «сделать» спекулянта-стоматолога Мордатого. А тот обслуживал все местное начальство, платил кому надо откуп. И всех это устраивало. Ахтак долго трудился и наконец взял прохиндея с поличным (девять килограмм «цветного лома»), а в итоге стал притчей во языцех. Такая бескорыстная честность никому не нужна. Ахтак ославлен дураком, с чем в конце концов и сам согласился: смирился и больше не рыпался, осознав, что вся советская власть — большой спектакль; «и при чем тут коммунизм, когда весь этот бардак называется проще и короче».

В любую гнусную эпоху уважения и любви заслуживают не народы, а отдельные лица. Не поляки в целом, кстати, от которых весьма предостерегал писателя его старорежимный дед, а персонально Володя Ясиновский, заветный друг студенческой поры. От столбового дворянина археолога Юренева до сущей, кажется, шантрапы Никифора — хорошие люди у Крячко откуда-то помнят о чести и совести, о достоинстве. В мерзости и окаянстве жизни, в бездне тотального поражения, в перманентной житейской неудаче герои Крячко учатся держать честь и достоинство сухими. Он ставит их перед выбором, и они этот выбор совершают.

Сергей Николаевич Юренев — персонаж, напоминающий стоического героя Домбровского. Этот старомодный человек говорит на языках, читает на латыни, играет на фортепьяно и знает еще много ненужных вещей. Наш советский Дон Кихот — он даже и внешне похож на Рыцаря печального образа, хотя борьба его подспудна и безумия в ней мало, да и пришлось ему обзавестись жалом мудрыя змеи.

Володя Киселев — его ученик. Примерный советский юноша, он так бы и путал добро со злом, но в романе Крячко «ему очень повезло: в его жизнь вошел Сергей Николаевич» и навел в ней «лад и порядок». Володя стал скептически смотреть на власть, а однажды даже рассказал американцам-туристам, что пышный городской мемориал павшим в Великой Отечественной — липа чистой воды. Фривольный сюжет с американкой тоже лег лыком в строку: Володя внес, по ироничной оценке автора, вклад в народное сознание — доказал, что американцы такие ж люди; «ничего у американцев поперек нет».