Новый Мир, 2002 №01

Немножко скучновато, скажу даже «пошловато». Но с «кумиром» непременно рискуешь оказаться у разбитого корыта. Я не против иного «кумира», не против того, что откуда-то издалека вторгается в нашу душу и как бы прирастает к нашему сердцу. Но ведь это «святыня», которую нельзя «сотворить!». Ее можно только принять и, если примешь, бережно хранить, как средство, как орудие для неустанного труда любви. То же слово, но какая разница от слова любовь в кавычках! Обладать этой святыней не всем доступно, но только «избранным» — ибо дается только подвигом, мучительно трудным путем. И оно несет в себе и великую радость, и великую скорбь… И это понятно, ибо без борьбы этих двух противоположностей очерствело бы и засохло сердце человеческое.

«Не моя воля, а Твоя да будет» — в этом и смысл жизни, и ее несказанная радость, и ее покой. И в то же время все, кому: «Боже мой, как холодно в Твоем мире», — самые любимые, самые милые и дорогие для иного мира, самые ценные и нужные для здешнего.

Чем больше таких не познавших личного «счастья» людей, этих бездомных странников на земле, душевно одиноких, — тем ближе к нам небо. Без этих случайных, редких гостей (оттого и холодно им, что они чужие, нездешние) бесконечно сиротливо было бы на земле. От них тепло и светло всем…

7. XII. «Летом мой муж хоть и работал — да все пьянствовал. Уж так было тяжело жить! Теперь стало полегче — хоть без работы сидит, да хоть не пьет!»

10. XII. «Местишко бы какое найти: хоть какое ни на есть плохонькое — тогда неужто не поправилось бы, еще как бы поправилось!»

Пятилетний ребенок. Болен воспалением легких. Принесла его бабушка, которая говорит: «Это все нонешние матери, комсомолки проклятые, ну-кася, потащила экого-то крошку на собрание, в экую-то погоду — ну и простудила. Хоть и дочка она мне, а по совести вам скажу: всех бы их, таких-то матерей, перевешать!»

Крестьянская девица 20 лет просит сделать ей аборт: беременность от родного брата.

14. XII. Мать привела девочку 9 лет с просьбой осмотреть: жалуется на боли в ногах и животе. Оказалось, что в школе девочку пнул носком сапога в половые части ученик 13 лет. Девочка упала замертво. Дома мать увидала на рубашке кровь. Осмотром установлено резкое опухание наружных половых частей и кровоподтек внизу живота и на внутренней стороне бедер.

«Девица?» — «А и сама не знаю: хошь девица, хошь — как хошь! Разведенная — так неуж и знать, за кого себя считать…»

«Как же это вы зимой ходите без штанов?» — «Что поделаешь, батюшко: после переневороту никак обстепениться не могу, все не хватает!»

19. XII. Празднование в тесном домашнем кругу 25-летия моей врачебной деятельности (о чем я говорил, о чем думал и что, может быть, не удалось ясно выразить на словах).

25 лет врачебной деятельности, 52 года жизни моей на земле — это грань, разделяющая мою жизнь на две половины; водораздел, по одну сторону которого я поднимался до сих пор, по другую — буду спускаться к тем истокам, откуда «взят бысть». Не знаю: может быть, перевал, на котором я нахожусь сейчас, крут и остер, как гребень скалы, и сейчас же начнется спуск, а может быть, он представляет собою довольно ровное плато, ровное поле большей или меньшей длины…

Перед тем как идти дальше, хочется оглянуться назад, окинуть взглядом весь пройденный путь. Большое смущение чувствую и, пожалуй, даже страх: каким чудом поднялся я на вершину горы? Как удалось мне побороть и крутые подъемы, и глубокие пропасти? Чего только не было на этом пути: смерть матери в раннем моем детстве, опасные болезни, душевный разлад в юности, шесть лет студенческой жизни в Сибири, начало врачебной деятельности в деревне (кипучая работа с готовностью жертвовать собой для блага народа, травля властей, одиночество, скорбь и муки бессилия, незаслуженной обиды). Тюрьма (брошенные на произвол судьбы жена и дети; страдания бедного отца)[4]. Ночи бессонные, тоска по солнцу и небу, тоска по воле, крушение всех упований, жизнь без улыбки, без радости. И снова голубеет небо, снова солнце, цветы, милые, родные лица, хочется пасть на родную землю — целовать ее и плакать… Война. Снова тень печали одевает душу… Общий развал, голод, страх животный, волчий жуткий вой… Как птица с перешибленными крыльями, ползу по земле, прячу свою голову и кое-как укрываю птенцов своих <…>

Вглядываясь снова назад, вспоминаю тех, кому поручил Бог хранить и беречь меня и кого отозвал во времени, признанном им за благо для меня и моего рода: мою мать, моего деда и моего отца. Только теперь, оставшись один, я хорошо вижу их, и понимаю их, и люблю их — как друзей моих, и хранителей, и наставников, и молитвенников, и печальников. Только с их помощью я прошел благополучно путь свой. Верю, что помощь их, попечение обо мне и всех моих продолжается и до сих пор. Туда же, в ту сторону, где мои предки, ушел, едва появившись на земле, маленький сын мой. Этот маленький, слабенький унес у меня много покоя и радости… И в этот день своей зрелости не могу не поплакать о нем.