Новый мир, 2002 №05

Карельское озеро — бледные блики
луны. Рябь — что медь или ртуть.
Здесь царствует север, высокий и дикий,
и дао (по-нашему путь)
вполне справедливо, вполне бесконечно,
разлито повсюду вполне, —
вольно же тебе, словно дрожи сердечной,
на светлой качаться волне
и Бога хвалить с подростковым азартом,
склонившись на лодочный борт,
следя, как гоняется щука за карпом
и тяжкий закат распростерт
над чем? Не припомню. И ты не припомнишь.
Не свяжешь, не вымолвишь, не
взметнешь. Позови эту осень на помощь,
удвой ее, выплачь втройне —
но зеркальце в сумерках блещет кривое,
расходится в тверди разрыв,
и йог ухмыляется, силою воли
дыхание остановив.

* * *

Далеко еще до холмов, и до гор еще далеко.
Над зеленеющей степью свет лилов, как подписанный приговор,
не спеша течет известковое молоко облаков,
и дрожит редкий воздух, не узнавая себя в упор.
Дремлю в самолете, скорчившись. А за бортом — весна.
Небо вибрирует, сотрясается ледяное небо,
и детские ангелы Рафаэля, растиражированные на
миллионах предметов ширпотреба,
опираются на него, как Христос — на воду
Галилейского озера, усмехаются, слезы льют.
Это вам, шепчут, лукавому роду,
нужна под ногами почва, нужен вечный приют.
Это вы, твердят, неблагодарные твари,
с образом в левой и обрезом — в правой руке,
страсти ваши — словно дырка в воздушном шаре,
все-то рветесь в лес, волчата на цирковом поводке.
Я не слушаю этих безответственных откровений.
Я, как и все мои близкие, незадачливый сын земли.
Ангелы мои, ангелы, давно ль вы дружили с Веней Ерофеевым —
и куда его завели?
Я наслаждаюсь полетом, думая в полусне, что
пчелиные соты к апрелю совсем пусты,
и никаких пастухов в пустыне, конечно,
не различишь с такой головокружительной высоты.

* * *