Новый мир, 2002 №10

По сути: автопортрет Войновича на фоне портрета Солженицына на фоне солженицынского мифа. «Это ж надо так себя на другого человека замотивировать, чтобы сделать его главным персонажем на празднике собственной самости!» — удивился Дмитрий Бавильский («Как нам обустроить Солженицына» в «Русском Журнале» ).

Лейтмотив «Портрета…»: Солженицын не так хорош…

Не так — как? Ну, не так хорош…

Стиль Войновича-моралиста: «Арестованный в конце войны офицер Солженицын заставил пленного немца (среди бесправных бесправнейшего) нести свой чемодан. Много лет спустя он вспомнил об этом, написал и покаялся. Но меня удивило: как же не устыдился тогда, немедленно, глядя, как несчастный немец тащит через силу его груз?..»

Позволю себе не согласиться ни с Войновичем, ни с Солженицыным.

Немец в конце войны должен нести чемодан советского офицера, пусть и арестованного. Это правильно, это хорошо.

Юрий Козлов. Реформатор. Роман. М., «Центрполиграф», 2002, 524 стр.

Юрий Козлов — это тот Юрий Козлов, что когда-то, если кто помнит, написал книгу хороших рассказов о подростках «Качели в Пушкинских Горах» (Л., «Детская литература», 1984). Потом с каждым годом он писал все иначе и иначе.

У, с каким увлечением я проглотил его мистический триллер «Колодцы предков» (1997): начало ХХI века, чекисты, банкиры, бандиты, шпионы, мормоны, все философствуют, но в меру, ожидают Антихриста.

С каким напряжением я открыл «Реформатора»: «Он поселился в Богемии (до отделения Моравии нынешнее великое герцогство называлось Чешской Республикой) пятнадцать лет назад, перед самой Великой Антиглобалистской революцией, но так и не научился всерьез относиться к государству, в котором жил, что свидетельствовало (он отдавал себе в этом отчет) о некой совершенно неуместной в его положении — эмигранта, ЛБГ (лица без гражданства), наконец, „гражданина мира“ — гордыне…»

А с каким трудом я его читал. Читал, читал, прочел: образцовая творческая неудача. Постепенно нарастающая, что было заметно уже в предыдущем романе «Проситель» (1999–2000), философская интоксикация[17] в «Реформаторе» уничтожила (взорвала, выжрала…) все, что только можно, — сюжет, композицию, стиль. Остались какие-то тухлые философские разговоры и какая-то непроходимая грамматика.

Оказалось, однако, интоксикация сия заразна.

«Это блестящий ультрасовременный полифонический мифо-фантастический футур-роман <…> и одновременно удивительно реалистическое произведение: о нас — занятостью покорных; понимающих, но опасающихся; принимающих через отвержение; верой обманываемых; не разумеющих собственное». Здесь и далее — цитаты из апологетической статьи Владислава Иванова «На пороге культа. Футур-роман Юрия Козлова» («Литературная Россия», 2002, № 18, 3 мая).

«Энциклопедичность автора выступает главным орудием, обеспечивающим прорыв в подсознание, где всепонимающий дельфин и представившийся в альтер-эго языческий бог, половая функция глаз и Верховный Тролль, общение с Богом посредством „deja vu“ и пунктирные времена, бомжевание (фрейдовская бездомность) и прочее, прочее, чем перенаселен роман, — это элементы категорий архетипических, но которые проявляются лишь в контексте козловского художественного эксперимента».

«<…> впервые в русской литературе реалистически описано, как образ занимается (-проявляет) любовью с образом. Тройная выдумка: два героя и… любовь!»

«<…> имеет все шансы для того, чтобы стать культовой книгой первого десятилетия ХХI века».

Как бы не так.

Но вот что действительно интересно. И у Проханова про гексоген, и у Козлова узнаваемый российский президент (у Проханова — Избранник, у Козлова — Предтечик) исчезает, пропадает неизвестно как и куда. Доживем — проверим.

±1

Роман Багдасаров. Свастика: священный символ. Этнорелигиоведческие очерки. М., «Белые альвы», 2001, 432 стр. ISBN: 5-7619-0136-6

Первая редакция данной работы была помещена под названием «Отверженный символ. Свастика: ее происхождение и место в христианской традиции» в IV — V номерах журнала «Волшебная Гора» за 1996 год.

В этой кни… Нет, на всякий случай больше ничего не скажу.

Кинообозрение Игоря Манцова

ФАНТАСТИКА

(ЯМПОЛЬСКИЙ) «Ранние теоретики единодушно утверждали, что фильм строится как хаотическая эллиптическая цепь мало связанных между собой событий. И в этой хаотичности и эллиптичности они обнаруживали новый, созвучный эпохе тип письма. Передвижение пятна на изобразительной плоскости подчинено совершенно иным законам, нежели законы предложений. Оно не может быть описано в категориях причин и следствий. В ранней киномысли мы почти и не имеем таких логизирующих анализов»[18].