Новый мир, 2004 №01

Все это один к одному — «первичная сцена» по Фрейду: сыновья, взбунтовавшись против безграничного деспотизма вождя-отца, свергают его и убивают, а затем, проникшись страхом и чувством вины, — обожествляют. С этого начинается человеческая культура, начинается социум, основанный на символической власти невидимого. Возможно, именно как неожиданная, психологически точная иллюстрация к Фрейду фильм и снискал столь шумный успех на Западе, в культуре которого идеи венского психоаналитика давно уже стали чем-то вроде греческих мифов. Западные люди почувствовали в фильме свое, понятное, увидели конкретную, частную историю, без всякой натуги на глазах дорастающую до очевидного универсального смысла.

Что ж, смысл этот есть, и для нас он неутешителен. Бунт детей против отцов, обусловленный внекультурными, чисто биологическими мотивами; ничем не смягченная агрессия, которая становится единственным способом регуляции отношений, — ситуация психологически настолько невыносимая, что неизбежно ведет к новому вознесению попранных идолов и упрочению свергнутых авторитетов. Сильная власть вновь возникает из страха, растерянности и чувства вины. Это печальный закон самосохранения социума. Если разрушение обветшавших ментальных стереотипов ведет лишь к высвобождению биологических механизмов самоутверждения, если кризис «закона» не сопровождается выплеском «благодати», то есть духовного творчества, позволяющего обществу подняться на новую ступень, — все возвращается на круги своя и заканчивается укреплением «вертикали власти». Что мы, собственно говоря, и наблюдаем ежедневно и ежечасно.

Не имея сознательного намерения апологетизировать нынешнее начальство, новое, молодое кино просто зафиксировало этот момент мучительной неопределенности, чреватый тоской по возвращению «сильной руки».

WWW-обозрение Владимира Губайловского

«Вандалы клоак»

На одной из сетевых новостных лент мне попалась на глаза заметка, которая показалась необыкновенно характерной и типичной. Это — очередная декларация борцов с засильем высоких технологий:

«В свое время Достоевский писал: „Кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: ’Лучше поработите нас, но накормите нас’“. Его пророчество сбывается в нашем информационном веке — темном, управляемом корпорациями царстве, предсказанном такими легендарными художниками, как Брюс Стерлинг и Джордж Лукас…

Мы стремимся быть частью этой информационной среды и с появлением в нашей жизни каждого нового устройства, сервиса или цифрового подключения ощущаем новые потребности. От Интернета до пейджера, от радио до телефона — в информационном веке никогда не заходит солнце; мы постоянно включены в глобальную матрицу информационной сферы. Мы свыклись с ней и непрерывно купаемся в море электронных стимуляторов.

А в стремлении удовлетворить свой техноголод мы, получив новейшие и крутейшие устройства или хайтек-услуги, становимся все более зависимыми от этих продуктов и их производителей — настолько, что, когда что-то ломается или оказывается под угрозой, наша работоспособность падает или иссякает. Принимая во внимание эти частые технические или юридические проблемы, можем ли мы считать себя свободными и сильными, во что нам предлагали поверить?

Технология затягивает, как азартные игры и героин. По собственному желанию или по чьей-то воле мы покупаем новые устройства и постоянно модернизируем свою технологию по целому ряду причин, как реальных, так и воображаемых, и без последней хайтек-„примочки“ чувствуем себя некомфортно. Корпорациям это нравится, так как, приобретя и начав использовать их продукты или услуги, мы впадаем в зависимость. Кончится тем, что они, по существу, овладеют нашей информацией — а со временем обществом и нами самими» .

Это типичные слова новых луддитов — борцов с неслыханными скоростями информационного века: наркозависимость, невозможность нормального существования вне компьютерного мира, ненадежность производимой корпорациями высокотехнологичной продукции. Хотя никто уже не помнит, какое оно, это нормальное существование. Генри Торо тоже не всю жизнь прожил в лесу. И такими ли уж надежными были прядильные станки, которые громили исторические луддиты в 1811 году в Ноттингемшире? И что же защищал Джордж Байрон в палате лордов? Свободу от угнетателей или свое дешевеющее на глазах родовое поместье от текстильных монополистов?