Новый мир, 2004 №02

Настоящее горе слов
не имеет.
Недаром так стыдно своих стихов.
И прозванье поэта всегда было стыдно мне.
И писал всего лучше я о тополях в окне.

………………………………………

(«Сосед»)

Александр Левин. Прохладки с крылышками. Стихи. — «Знамя», 2003, № 10.

Как я услышал диск «Французский кролик», так и полюбил Левина. По-своему хорош он и здесь. Одного я не знаю: так ли уж необходимы в этом милом постобэриутском стихотворном балагане евангельские реалии? Недавно Светлана Кекова напомнила мне — в разговоре — о знаменитой «Элегии» Введенского (кстати, ее первая публикация в России была как раз в «Новом мире»). Там заложено (как выяснилось, пророческое) осознание стихотворцем некоторой… как бы помягче сказать? — непродуктивности подобных раскладов.

Инна Лиснянская. Опыт неведенья. Стихи. — «Арион», 2003, № 3.

И судьба, как страна, перекроена и перешита.
На суровом веку
Я стишок, как мешок, набиваю ошметками быта
И в уме волоку
В те края, где встает на дыбы апшеронский безумец,
И вращает валун,
И вонзает в звезду золотую Нептунов трезубец,
Как в белугу гарпун.
И мне кажется, что подо мною качается суша,
Как рыбачий баркас,
Что закинута сеть и идет по земле волокуша
В неположенный час,
Что как белые волны взлетают на суше белуги…
Там, в предместье Баку,
Мне еще неизвестно, к какой неотвязной разлуке
Я судьбу волоку.

Гурген Маари. Два рассказа. Перевод с армянского Нелли Мкртчан и Георгия Курбатьяна. — «Дружба народов», 2003, № 10.

К столетию прозаика и поэта, отсидевшего в лагерях и ссылках 17 лет. Оба рассказа-притчи — и «Армянская бригада», и «Аракел из Муша и другие» — на лагерную тему, оба отмечены какою-то странной музыкой.

«Прозу Маари отличает ироническая интонация, — пишет во вступлении к публикации Г. Курбатьян, — без которой он, казалось, и слова не мог вымолвить. А повествовал он о вещах трагических — о резне, беженстве, неравной отчаянной борьбе обреченных. И самые серьезные, самые патетические либо лирические пассажи непременно сдобрены у него насмешкой — когда доброй, порой лукавой, а подчас издевательской».

Л. Максименков. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932–1946). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие. — «Вопросы литературы», 2003, № 4, 5.

«Сегодня можно с уверенностью сказать, что именно речь Сталина стала конспектом всемирно известных докладов Жданова о журналах. Жданов лишь озвучил и творчески развил сталинские тезисы.

Были в речи и неизвестные исследователям мотивы. Отметим один из них. По существовавшей в партийной практике традиции Сталин в качестве верховного вождя мог говорить на темы, на которые не позволялось рассуждать вслух даже его ближайшим соратникам. Во-первых, тем самым его обращения становились более содержательными и интересными. Во-вторых, верховный жрец оставлял за собой право указать наличие иных, скрытых причин для своего выступления. В-третьих, вождь как персонифицированный сгусток коллективного бессознательного мог снять общее напряжение, выговорив одну из щекотливых тем. Даже если это происходило в узком кругу чиновников. Ведь в таком засекреченном и зашифрованном обществе, как сталинская Россия, существовали санкционированные механизмы для передачи сталинских пристрастий, фобий и вкусов инженерам человеческих душ, а затем следовала их прививка массовому сознанию. Это проиллюстрировал Константин Симонов в мемуарах „Глазами человека моего поколения“. <…> Надо учитывать основополагающий негласный принцип партийной риторики советско-византийского образца: шифровка. Устно и письменно зашифровывалось все и вся. В одной из инструкций кровавого 1937 года, исходившей из Политбюро, было четко сказано: „перешифровать зашифрованное“. Логично, что часто идеологические по форме и содержанию скандалы своей первопричиной имели весьма далекие сюжеты.

Зощенко и Ахматова оказывались зашифрованными громоотводами для бюрократическо-идеологической кампании (в этой ситуации в такой же роли могли оказаться Платонов и Пастернак). Приглашенная идеологическая номенклатура усвоила сталинский урок мгновенно. Это выразится в подборе новых редколлегий — очередной раз в российской истории все многообразие жизни сводилось к примитивным кадровым вопросам».

Евгений Попов. Три вождя. BREZNEV’S WAKE, или Еще не вечер. — «Октябрь», 2003, № 10.

Брежнев, Хрущев, Сталин. Воспоминательное.