Новый мир. № 3, 2003

При больших потоках раненых врачи доверяли медицинским сестрам мелкие операции: извлечение осколков из мягких тканей, когда нет переломов и сосуды большие не повреждены, новокаиновые блокады при пневмотораксах, ампутация. А когда хирургу надо было срочно заняться другим тяжело раненным, он просил наложить верхние швы после лапоротомии, говоря: «Сестра, закончите операцию!»

Бывало, на третьи-четвертые сутки работы мы уже начинали спотыкаться и дремать. И если заходил в палату комбат, мы ждали, что он скажет: «Раненые перестали прибывать». Но часто он говорил: «Старший лейтенант Агапова! Работать придется еще не менее стольких-то часов… Надо взбодриться. Разрешаю дать тем, кто хочет, — пятьдесят грамм разведенного спирту для бодрости… Других средств у меня нет». Я отказывалась. И даже праздничные «наркомовские сто грамм» отдавала мужчинам.

Вышел приказ ставить медсестер и санитарок часовыми по охране лагеря МСБ — мужчин в МСБ не хватало, да и «для укрепления нервной системы девчонок». Правда, вскоре отменили, создав взвод легко раненных и выздоравливающих, которые долечивались у нас.

…Мой выход на пост: осень, дождь многодневный, темень, время для меня выпало предночное… Стою, всматриваюсь в темень… лес скрипит, стонет, мне все время чудятся шаги. Территория лагеря большая, мое место недалеко от дороги в МСБ (по которой обычно доставляли раненых). В последние дни — затишье. Начальник штаба Скуратов и разводящий Никитин (шофер) решили проверить «девчачьи» посты, узнать, как мы знаем уставные правила. Но скорее это была проверка «шуточная», «для интересу».

…Вроде слышу действительные шаги, потрескивание под чьими-то ногами сучков. И вроде шепот… шаги ближе. По спине бежит страх, сковывает. Кричу: «Стой! Кто идет?!» Молчание, а потом — опять два-три шага. «Стой! Стрелять буду!» — и щелкаю затвором. Ни звука. И вдруг — шаги совсем рядом. И я выстрелила в воздух… Шум, треск за деревом, к которому я стояла прижавшись спиной, и кто-то схватил мою винтовку, и тут же голос (по-русски): «Эх, горе-часовой!.. Вот возьму и поцелую часового… Хотя и не за что… что ж так близко подпустила врага? Хотя молодец — выстрелила, сигнал подала… сейчас сбегутся на твой выстрел…» А у меня с перепугу дрожали руки.

В этот день девчонки, которые на фронте, в МСБ с начала войны, рассказали, как их тоже ставили часовыми, так как были случаи нападения «заблудших немецких групп» на медсанбаты, госпиталя и они вырезали и персонал, и раненых.

Рассказали, как Катя Шумская первый раз была часовым. Зима сорок первого года, холод злючий. Одеты женщины, да и вообще все, плохо: шинель, галифе-штаны, ботинки с обмотками. Винтовка больше Катюшки. До этого у нее был большой недосып — работа в операционной. Постояла она, постояла на посту сколько-то, закоченела и надумала «пойти греться» в операционную. Приставила винтовку к дереву и ушла… В операционной шла большая работа. Ее спрашивают: «Что это тебя так быстро сменили?» А она, усаживаясь у раскаленной печечки-времяночки, уже почти заснувшая, пролепетала: «Замерзла-а! Спать хочу-у!» — и слезы у нее текут. И совсем уснула, нагнувшись к теплу, да носом тюкнулась на раскаленную трубу печную… И смех и слезы… Солдата-мужика, наверно, судили бы, а этот «детский сад» хорошо «пропесочили», и она не по-военному лепетала: «Я больше так не буду»… Девочки 1941 года — от мам, от школы только-только — и в это пекло. Но военный опыт быстро делал их выносливыми.

Позади — синявинские операции сентября и октября 1941 года, синявинские операции августа — октября 1942 года, любаньская операция 1942 года, прорыв блокады в январе 1943 года — семь дней упорных боев. Полтора года борьбы за прорыв блокады, которая завершилась 18 января 1943 года утром. Ленинград получил связь со страной. Мама моя жива, переписываемся.

Дивизия после прорыва блокады ведет боевые действия по обеспечению движения ж/д эшелонов с продовольствием и боевой техникой от станции Жихарево к Шлиссельбургу. В декабре 1943 года она выводится с боевых позиций, сначала на станцию Жихарево, потом под станцию Бологое, в районе станции Куженкино, на переформирование и подготовку к новому пути…

Перестала писать свой рассказ в январе 1982 года, решив, что никому это, кроме меня, не надо, а я не вечная, и потом, я-то все это знаю и помню…

В год 50-летия Победы вновь открыла эту тетрадь, чтобы хоть кратко, для себя, закончить эти косноязычные записи (не думаю и не умею думать о стилистике и художественности…)