пера и почвы книжку и картошку.
Собой — и только — сделать вещество,
под кожуру проникнув и обложку.
Короче, опровергнуть пустоту.
И, плоть в конце концов на оболочку
пустив, обить небесную плиту
сафьяном атомарным. В одиночку.
Музей
Неведомого рода войск
мундир. Сукно тонов острожных.
Орлы на медных пряжках. Воск
церковных свечек и картежных.
Как он попал в стеклянный куб?
Ведь если он не нереальный,
чей в гроб не проводил он труп?
эпохи? кости ли игральной?
Тряпье? Да нет, тут что-то есть.
Согласье и противоречье
с режимом. Кое-кто и честь
небось спешил отдать при встрече.
Да кажется, что где-то вскользь
о нем Катулл... Или Гораций.
Нигде — я пролистал насквозь.
...В штаб одиночеств, изоляций
квартира превратилась. В тир
оптический — но без мишеней.
И, натурально, сшит мундир —
не сковывающий движений.
Широк, лишь обшлага тесны.
И, как сплетенным в кущах райских
повязкам, — нет ему цены,
в отличие от генеральских.
* *
*
Черная дудка диаметром 7.62,
клапан какой ни нажмешь, отвечает: да-да.
Нет — отвечает диаметром 9 кларнет.
Яблочко выбрав диаметром оба ранет.
Речь не о музыке — ставим на музыке крест.
Просто какие маэстро, таков и оркестр.
С мышку диаметром — вздоха последнего путь.
Есть инструменты, короче, — но некому дуть.
* *
*
Заключенный глядит на небо,
потому что оно свободно,
за любую выходит зону
и все целое, а не пайка.
А больной с него глаз не сводит,
потому что оно здорово,
кровью вен и аорт играет,
даже слезы льет не горюя.
Взгляд вперяет в него ребенок,
потому что оно как царство —
все сверкает золотом в полдень
и в серебряных бусах ночью.
Сумасшедший смотрит на небо,
потому что оно нелепо,
как ломоть несъедобного хлеба,
Богом брошенный внутрь склепа.
А поэт взирает на небо,
потому что оно бесцельно,
драгоценно, пусто, нетленно
и его рифмовать не надо.
* *
*
Облака как деревья, а небо само как дрова.
Речь идет о поверхностной химии, дорогая:
перескок электронов и прочие все дважды два.
Не угодно ли жить, Божьих замыслов не ругая?
Божьих числ, в изложении школьных программ,
оказавшихся сводом оценок и формул, голубка,
позитивной науки с горячим грехом пополам.
Юный мозг их впитал и, гляди-ка, не выжат как губка.
Что с того, что потерь — как летящей листвы в октябре.
Кровь, остыв до плюс тридцать, забудет их, астра седая.
И отцов и детей. И слезу то ли в ми, то ли в ре —
как их Моцарт писал в Лакримоза, заметь, не страдая.
Только б свет на коротких волнах подсинял H2O
облаков, только б ел хлорофилл СО2, мое счастье,
а уж я различу в акварели лица твоего
краску Божьей свободы, под Божьей сложившейся властью.