Когда же стемнело и мы прилипли к очередной барной стойке, Арий выдал мне дубликат ключей от своей квартиры в Роттердаме, написал на салфетке адрес, сказал, что у него еще должна состояться важная встреча, и ушел. Я продолжил серфинг в одиночестве. Помню, что за пятьдесят евро купил у какой-то женщины велосипед и катался на нем по кварталукрасных фонарей, молясь за упокой души Яна Волкерса. Ами, моя голландская любовь, была в это время в Англии, и мы не смогли увидеться, а не то она, конечно же, сидела бы на багажнике велосипеда, ухватив меня сзади за вельветовый пиджак, и жалобно кричала по-голландски, если бы я ехал слишком быстро, лавируя между прохожими. С одной стороны от меня мелькали алые витрины с живыми полуголыми женщинами, с другой — эти же витрины отражались в темной воде за оградой канала, и распутная алая действительность вдруг переплавилась в моей голове в дурацкую фразу «свиное рыло капитализма», которая, навязчиво повторяясь, мешала мне помогать Яну Волкерсу достойно устроиться на том свете.
Велосипед я оставил возле очередного бара, а когда вышел через полчаса, его, естественно, уже украли, потому что я из непонятного самому себе чувства протеста не приковал его цепью к специальной парковочной конструкции — одной из вмурованных в мостовую изогнутых металлических труб, — хотя прежняя владелица отдала мне эту цепь с замком, обмотанную вокруг рамы, и ключ к замку. Я пешком дошел до бара «In ‘tAepjen»3, выпил там два двойных пива «Grimbergen», сваренного католическими монахами одноименного монастыря, и в моем сердце ненадолго поселились два маленьких католических Христа. Я чувствовал их, пока шел от «In ‘tAepjen» к железнодорожному вокзалу, на душе было невероятно благостно, и я даже негромко пел стих из 140-го псалма Давида: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою…»