Через час я ехал в поезде Амстердам — Роттердам, сидя на мягком диване, и, глядя на летящие мимо огни, почти везде удлиненно отраженные в каналах, думал о том, как бы мне продержаться и не заснуть до Роттердама. Не хотелось, чтобы на конечной меня кто-то будил, это было бы неправильно, ведь одно дело — стоически уснуть в подмосковной электричке и быть обворованным шпаной и совсем другое — в таком удобном поезде, на глазах у пожилой супружеской пары, сидящей напротив, нет, это было бы отвратительно, и я, прижавшись лбом к холодному стеклу, силясь не закрыть глаз, осоловело смотрел на несущуюся справа налево колыбель демократии, на ее дороги, фонари и окна, на поблескивающие рельсы соседнего пути, на опрятные до дикости станции и на людей на перронах.
И еще я думал о том, что не знаю, где заканчиваются одни земные понятия, а где начинаются совсем другие, где заканчивается точка в конце предложения, а где начинается крохотная вмятина на бумаге, оставленная концом стержня, где заканчиваются египетские глаза европейских мусульманок, а где начинается патриотизм чеченских сепаратистов, где заканчивается мобильная связь, а где начинается половая, где заканчивается вещь, а где начинается ее идея, где заканчиваются национальные парки, а где начинаются общечеловеческие леса, где заканчиваюсь я, а где начинается монастырское пиво4, где заканчивается последняя строчка посмертного текста Яна Волкерса, а где начинается химическая реакция, где заканчивается формула из учебника по высшей математике, а где начинается архитектоника в стихосложении, где заканчивается книга Уэльбека «Возможность острова», а где начинается остров Тессел, на котором жил Ян Волкерс.
Когда я, взяв за девять евро такси от станции, доехал до квартала на восточной набережной Маасского затона, Арий уже был дома. Точнее, в своей двухэтажной многокомнатной квартире с видом на затон с одной стороны и на крыши квартала — с другой. Мой издатель-капиталист жил в ней один.