Новый мир. № 6, 2003

Слезки блеснули. Как бабушка говорила моя — слезки на колесках. Понял вдруг, почему я сейчас так ее люблю: бабушку мне напоминает, такой, как я помню ее. Тоже радостная за продуктами шла, полная впечатлений приходила. А у этой — капустницы любовь. Взаимная. Хоть и не бескорыстная. Возвращалась всегда счастливая от нее, смущенно улыбаясь, вытаскивала из мятой сумки своей очередной мутный пакетик с квашеной капустой.

— Вот… купи-ва! — говорила, потупясь. Правда, та ей от любви всегда подкидывала в пакет то маринованный чесночок, то перчик. Это уж не от корысти — от любви. Так что мешать этой страсти нельзя. Хоть дальше пакетиков дело не шло. Чтобы сварить, например, щи — этого не было. Складывался пакетик в холодильник, где их воняло штук уже, наверное, двадцать. Но это ее счастье квашеное трогать нельзя. Пусть хоть чему-то радуется, все равно.

— Ты, Нонна, гений гниений! — говорил я ей, пакетики перебирая: некоторые, кажется, за позапрошлый год.

— Ну ты, Веча, мне льстишь. — Пока была бодрая, отвечала весело.

Ничего! Некоторые жены, говорят, алмазы коллекционируют. Так что мне повезло.

— Ну и чего ты думаешь там купить окромя капусты? — поинтересовался я.

— Я забыла, Веч, что там продается. Капустницу только помню одну, — улыбалась. — Но я вспомню, Веч! Ты мне де-нюх дай — и я вспомню.

— Де-нюх? А давай лучше я напишу: «Выдать. Луначарский». Пойдет?

— Не-е, Веч! — засмеялась.

Валюту разменивать придется. Но за счастье такое — не жалко отдать. Правда, приглядывал я тут, возле дома, одну шинель. Но — уровня Акакия Акакиевича мне не достичь. Слабоват. Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот! Пошли в обменник. Купюру разменял. Деньги в бумажник сунула. Кивнула: «Спасибо, Веч!»

Долго смотрел ей вслед. Пока не свернула на Кирпичный. Потом по Мойке пойдет. Там, наверное, ветер дует, воду рябит. Красота, после больницы-то! По Гороховой, забитой машинами, дойдет до Садовой, по ней — к Сенной. Любит она дорогу эту! Ликовал вместе с ней.

И дома улыбался еще. Телефон зазвонил. Говнодав меня требует? Ну и что? Это тебе не просроченная виагра: все свежее, натуральное! Да с чистой совестью, да по свежему воздуху. Красота! В Москву с товаром поедем, на международный рынок станем выходить!

— Слушаю! — крикнул в трубку.

После паузы:

— Алло.

Настя.

— Привет, дорогая!

— Ну как вы там?

— Нормально.

Какой-то тревогой из трубки повеяло.

— А мать как держится?

— …Нормально. Ничего.

— Позови-ка мне ее.

— Она… в ванной сейчас.

Улыбка моя, отражаясь в зеркале, уже глупой казалась.

— …В ванной? При ее-то водобоязни? — Она слегка напряженно хохотнула. Долгая пауза. — Ты что — отпустил ее, отец?

Пауза еще более долгая.

— Ну а что? Пусть свободе порадуется! — ответил я. — Счастье — лучшее лекарство.

— Ты что?.. Рехнулся, отец? Стас разве не говорил тебе, что алкоголизм не излечивается?

— При чем тут алкоголизм? Человек радуется!

— Мы проходили уже ее «радости»! — Настя воскликнула.

Всегда я так: лечу счастливо — и мордой об столб!

— Да не волнуйся… придет она, — пробормотал я.

— Да она, может, и адрес уже не помнит!

— Так что же мне делать?

— Беги, отец! И по пути во все шалманы заглядывай.

— Да.

«Кролик, беги!» Был такой любимый роман нашей молодости. Бежал по Кирпичному, по Мойке, по Гороховой, Садовой, ко всем стеклам, витринам прилипая. Прерывисто, тяжело дышал. Третье дыхание.

На рынок вбежал, полный крынок. Нет. По рядам квашения промчался. Которая тут ее капустница? Не пойму. Я, к сожалению, в такие нежные отношения с посторонними не вступаю, как она.

Заглянул в пивную на рынке, полную громко говорящих кавказцев, представил ее тут — как она просит прикурить вот у этого небритого кавказца, тянет к нему дрожащую ручонку с сигаретой… и это, наверное, счастье было бы — увидеть ее с ними, — радостно сел бы к ним и, может быть, выпил бы пива, расслабился наконец — сколько же можно за горло себя держать?

Но рай этот только представил — и нужно было уже бежать.

«Веч! — говорила она. — Если я пойму, что тебе мешаю, то уйду. Насовсем».

И я ее отпустил!

Потом я сидел на гранитном пеньке у нашей арки, сняв шапку и положив ее на колени. Прохожие вопросительно глядели на меня: подавать ли милостыню?.. Обождать!

— Ве-еч! Ты чего здесь? — вдруг послышался ее голосок.

Мерещится? Я поднял глаза. Она стояла передо мной — маленькая, тощенькая, с тяжелой, раздутой сумкой в руке. Как доволокла столько?

Я поднялся.

— Чего так долго ты?.. я уже извелся!

— На рынок ходила, Веч!

Не было тебя на рынке!.. Ну ничего. Главное, что вернулась.

Личико, правда, как клюквинка, набухло. И явственно доносится некоторый «аромат степу». Но предупреждал же меня Стас, что алкоголизм не лечится. Я же сам подписался на этот вариант.

— Ну, отлично. Пошли домой. Чего это ты приволокла? — потянулся к ее сумке.

— Тайна! — отвела руку мою. — Но вы довольны будете!

Даже облизала губки язычком, вкусно чмокнула.