Новый Мир ( № 6 2005)

— По растительности буду читать историю-то. Углядай, ушкуйник! Я ведь тут не жила, ковды здесь лес вырубали. Лет, наверно, полста прошло, как его свалили, а память по нему осталась. Ну, глянь, ушкуйник! Почему тут травы такие рослые и буйные, а? Не знаешь. Ладно, скажу... Как лес срубили, свободы стало много, света, вот и вымахали травы в человечий рост. Здесь и прежде моховые пятна были, мочажины, кочкарники. А освободились от деревьев — стали расти и расти, клюквой плодиться, папортниками, крупнозвездным мхом. Ну а старому лесу тоже размножаться нать, возвращать прежнюю площадь, вот он и выпустил дозором лопоухую осинку и березку: понравится — приживутся. Прижились, однако, загустели и елку привели под свою защиту. А сами того... нарушились. Глянь-ка: это токо на вид они такие нарядные, березки эти. Охти-мнеченьки! А подойди, толкни — и повалятся, сердешные, за милую душу. А спроси, почему? Потому что корням не за что зацепиться, кроме как за мох. — Пименария Васильевна подумала-подумала и добавила: — Вот и у нас, людей, такая же штука получается. Есть корни — есть человек...

— И откуда вы все знаете? — удивился я и хлопнул себя по коленям.

— Век живи да век приглядывай, под одним лежи, а на другого поглядывай, — выпалила бабка и приправила свою шутку озорным звонкоголосым смехом.

На середине Перлахты рождался млечный парной туман, легкими скачками ветра его сносило к противоположному берегу, к зарослям ольхи и ивы, и там, коченея и напитываясь холодом, он превращался в сплошное молоко. У горизонта, играя фиолетовыми боками, хороводили грозовые облака, пытались подковой охватить лес и озеро.

— Дождь, наверное, будет, — сказал я старухе, но она даже не пошевелилась, продолжая рассматривать длинную и узкую, как сигара, лодку-осиновку с нашивными бортами, на которой нам снова предстояло плыть. Высокие тучи медленно накатывались с флангов, застилая дали и истончая до сумерек и без того скудный, тревожный свет северной ночи. Потемнели, замкнулись в печали заросли цветущих рябин, еще минуту назад полыхавшие в пенном кружеве.

— Баловство! — махнула рукой баба Пима. — Кабы настоящий

дожжина наладился, дак травы бы навострились. А это что... баловство.