Новый Мир ( № 6 2006)

“Дорогой Лев Алексеевич. <…> Я совершенно не против Вашего предложения, только не знаю, как его осуществить. Мне не хотелось бы связываться со студией. С другой стороны, сомневаюсь, чтоб простая магнитофонная запись могла „Мелодию” удовлетворить.

Я также не имею ни малейшего понятия, сколько стихотворений — какой длины и т. п. — может поместиться на пластинке. Я, например, дорожу длинными, но, м. б., для пластинки нужны которые покороче.

Если бы я сам совершал выбор, то склонился бы в сторону разнообразия, а не единства. Но, м. б., Вас интересует именно некоторое сюжетное единство?

Иными словами, у меня больше вопросов, чем ответов — и это при полном равнодушии к жанру вообще. Самым разумным мне представляется Вами составленный перечень и указание временного объема записи. Еще лучше, если бы Вы просто приехали и осуществили контроль на месте.

Во всяком случае, пленку я Вам начитаю и при ближайшей оказии вышлю. Делать это — начитывать на магнитофон — немножко противно и дико; но чем я, в конце концов, хуже Айятоллы Хомейни? Сердечно Ваш…”

Ехать в Америку в конце 80-х для Шилова было тогда как полететь на Луну. В результате “инверсии судьбы” “пленку” Бродский “наговорил” для Макаревича, а диск с чтением (пением! конечно, пением!) двадцатишестилетнего Бродского6 вышел в начале нового века с официального разрешения наследников поэта. Незадолго до своей кончины Лев Шилов взялся за организацию международного проекта “Полное собрание звукозаписей Иосифа Бродского”, но дальше подготовки организационных бумаг двинуться не успел. Оба компакт-диска с аудиозаписями Иосифа Бродского успели стать раритетами.

“…Прежде всего он наэлектризовывал аудитории чтением своих стихов по-русски, и его многочисленные [американские] выступления в семидесятые годы возродили в университетах страны традицию поэтических чтений, вернули им значительность. Бродский никогда не подлаживался к аудитории, не принимал простецкую позу, напротив, он возвышал свои выступления до уровня выступлений древних бардов. Голос у него был сильный, стихи он читал по памяти, его каденции великолепием и остротой напоминали синагогальное пение, так что у слушателей возникало ощущение, что они соучаствуют в событии. Таким образом, его постепенно начали воспринимать в качестве представителя Поэзии как таковой. Для аудитории его голос звучал пророчески (хотя он и открещивался от роли пророка)…”

Шеймус Хини, “Песнеслагатель”.