Новый Мир ( № 6 2007)

Сюда вошли три книги стихов ХХI столетия: “Летучая гряда” (2000), “Кустарник” (2002), “Холодный май” (2005). Составлены они, всегдашней заботой автора, как лирическое единство каждая и обрамлены с одного края стихами из запасника 60 — 90-х годов, а с другого — вещами новейшими к моменту выхода этого объемистого тома (с тех пор в журналах появились еще и еще новее, среди которых у ценителей поэта уже наметились фавориты; о злобствующих упоминать не станем). В обращении к своим читателям Кушнер предлагает, как он пишет, “интригу”: “Пусть они поборются, эти две составные части (старые и новые стихи. —И. Р.), кто из них Давид, кто Голиаф <…> не мне судить <…> мне они дороги в равной степени”. Чистое лукавство: любому поэту, более того — всякому пишущему, дороже всего не давнее, а последнее, еще не остывшее (и я рискую огорчить автора признанием, что из трех его книг 2000-х годов моему сердцу и вкусу ближе “Кустарник”). Не только лукавство, но и игра с собою в поддавки, потому что среди ранних стихов А. К. есть немало пригодных на роль Давида, но нам ведь предлагают сравнивать с новинками не “Приметы”, “Письмо” или “Голос”, а как бы их зыбкие силуэты. Среди этого теневого капитала нет ничего безвкусного или лишенного достоинств: например, превосходное по точности чувствования стихотворение 1970 года “о странностях любви” — “Встречаться с тобою в гостях…”, или строфы на “приезд генерала де Голля” с ироническим жестом внутренней свободы, или незатухающая полемика-перекличка с Блоком: “Россия — что это, лирическая тема…”, или проба, снятая с гипердактилических рифм. Но, конечно, ни по разнообразию интонаций, ни по объему жизненных впечатлений, ни по серьезности мыслительных контроверз, ни по остроте полемических выпадов, ни по дерзости новых “технологий” (полуверлибр о писательском пьянстве — “По одному поводу”; уже ставший знаменитым центон из Чуковского и Блока “Современники”) прежнее не идет в сравнение с новым. К тому же поздний Кушнер порою удачно возвращается к “строке короткой” своей юности: “Посмотри на кустарник, / Обнимающий склон. / Вот мой лучший напарник! / Я разросся, как он”. Или — “Ночь”, переводящая памятную мелодию Пастернака в кушнеровский регистр — в “будничность эту / И загадочность, странность всего”, как сказано в другом стихотворении.